Говоря сама с собой. В том числе уже и – на языке страсти. Вспоминая под одеялом в пустой постели то, как она обжигала им его Банан. Заставляя его дрожать от её порывов. Раскалённой страстосферы. Угрожавших тогда всю его суровую материю откровенно растрепать, как стяг. Что хлестал иногда ей за это прямо по лицу, как знаменосца. Ну, не руками же…

Развивавшийся у ней в душе, пока Аполлон и Ахилл на разных судах оба были в море.

Разумеется, попробовав делать это со своим, пришедшим с моря раньше него возлюбленным. И внезапно снова в сиим процессе разочаровавшись. Тут же отправив его опять в море. Якобы, за деньгами. Чтобы улучшить их совместный уже быт. Ну и… набраться опыта. Морского. Надеясь на то, что хоть кто-нибудь из Бывалых научит его уму-разуму. Раз уж у него не хватает сатирического опыта Банана.

Однозначно, так сказать, эмпирически ответив для себя на вопрос, столь долго мучивший Заболоцкого. Убедившись в том, что любовь Ахилла «сосуд, в котором пустота», тогда как любовь Аполлона «огонь, мерцающий в сосуде»!8 Не понимая того, что посещавший модные тогда сеансы спиритизма поэт писал об огне кундалини. Хотя Аполлон и вовсе не понимал ещё того, в чём именно заключается коренное отличие его Банана от источника любви простых смертных. Которых он наивно считал тогда за равных. Не обращая внимания на то, что он сам в отношениях почему-то всегда искал исключительно любви, тогда как остальные матросы, зачастую, удовлетворялись и обычной похотью. В «Розовых кварталах». Не понимая ещё того, чем именно любовь, шедеврально воплощённая им на полотне постели, отличается от секса.

И Анжелика тоже наивно думала, что – ничем. Пока неожиданно для самой себя не столкнулась лицом к… «лицу лица не увидать.»9 Почему-то снова и снова посвящая это письмо себе от имени Банана: «Вы помните, вы всё конечно, помните, как я стоял, приблизившись к…» Лицу. Вспоминая это противо-стояние. До утра. Потирая руки (и ноги) от нетерпения, начав поджидать его с морей. Поняв теперь, что его Банан и вправду, неведомо почему, пишется с большой буквы! Непохожий на все остальные. Нет-нет, не своим размером или чем-то ещё, внешним. Как она думала до знакомства с ним. В постели. Поверив на слово своей подруге Маре: «О-о-о, Бананчик!» Это глупости. Но – своим величием! И излучаемым им прямо в её голову волшебством. Своей духовной прелестью, столь неистово её к нему прельщавшей. Которую она ощущала, как наслаждение. Сиим процессом. Чтобы снова, хотя бы один разок, с ним действительно соприкоснуться.

Хотя бы – в качестве эксперимента. Проверив для себя, точно ли ей самой всё это нравится? Или – только с ним? И его волшебством. Снова став персонажем его Сказки. Рассказанной ей в сугубо пастельных тонах на протяжении «тысячи и одной ночи», как она надеялась. Снова заманить его в свои объятия. Трепеща в предвкушении!

На страницах, которые Каллисто буквально вырывала тогда из её души! Своим присутствием. Не оставляя их вместе ни на минуту. Всё ярче и твёрже рисуя у неё в ангельской головке их сюжетную линию.

И небольшие отступления, где он и его новая гопи смогут в этих лакунах страсти под ласковый шум волны его речи прямо днем, посреди пляжа, полного растерянных от такой невообразимой наглости отдыхающих, за резко запотевшими стеклами автомашины…

Выйти затем и, привязав ключ от машины к дублирующим резинку завязкам плавок, как ни в чем ни бывало окунуться в море, охлаждая свои разгорячённые тела. Расстелить на песке покрывало и начать загорать. Продавливая взгляд обывателей на ход вещей своей нормальностью.