То на обратном пути включая на полную громкость музыку. Что он приобрёл в Японии чтобы проверить качество шарманки.

И неожиданно наткнулся на персеверацию былой любви. Лишь оживив её с новой силой в сто двадцать лошадей. Табун которых Каллисто уже еле сдерживала в своём сердце. Чтобы не наброситься на него прям в машине!

А у ней дома – включая эти и другие диски в сиди-чейнджер своего музыкального центра «Шарп» с потрясающе чистым и мощным звуком. Приобретенным им в Корее ещё до знакомства с ней. Как и другие заграничные «прелести», прельщавшие к нему Каллисто. С той же силой и нескрываемым магнетизмом, как то прелестное обрутальное кольцо всевластия, которое она уже мысленно одевала ему на палец. Чтобы полностью отдаться! В его власть. Что позволяло ему благодаря общению с Дезом и Ганимедом, следившим за музыкальными новинками, и в этом захолуйском, на первый взгляд, городишке оставаться на самом острие исторического момента. Её восприятия. Которое он менял. Своим присутствием. При самой сути её телесного существа!

И уже через пару дней после того, как он окончательно убедился в том, что уже полностью и без остатка залез ей под шкуру, Банан совершенно искренне спросил её, решая для себя внутреннее противоречие, до сих пор терзавшее его по ночам:

– Почему ты вначале нашего знакомства разводила меня то на сапоги, то на другие вещи? Неужели я тебе тогда совсем не нравился? Ты что, всего лишь со мной играла?

Ведь осознание этого унижения заставляло Банана и сейчас смотреть на неё глазами Сканды: сквозь призму возможного развода. И не доверять ей. Не позволяя себе внутренне расслабиться, довериться ей и упасть уже наконец-то в объятия её всепоглощающей любви. Полностью став Ганешей.

Благодаря женской интуиции, Каллисто всё это тут же поняла и охотно ему ответила:

– Конечно играла! – откровенно призналась она, облокотившись в постели на локоть и непроизвольно закрыв одеялом грудь. – Потому что тогда я всё ещё смотрела только на девушек.

– На девушек? – удивился он.

– А ты думаешь, мне легко было сразу же взять и вот так вот запросто снова перестроиться на мужчин? После этого «женского монастыря», – усмехнулась она, – где два года у меня перед носом мелькали одни женщины? Ведь как только я откинулась на свободу, меня встретил мой бывший парень и сказал, что он всё это время только меня и ждал. И жа-ждал, – усмехнулась она. – Я ему, конечно же, не поверила, но по совету Артемиды решила попробовать «как раньше». Но мне это, если честно, совершенно не понравилось. Он не шёл ни в какое сравнение с зечками. С которыми я, задёрнув простынями нижний отсек двух поставленных вместе двухъярусных железных кроватей, занималась сексом на зоне. Создавая там себе маленькие «кельи».

– Теперь понятно, почему ты называла это «монастырём карамелек», – усмехнулся он.

– И вначале мы вынужденно любили друг друга на зоне с Артемидой. Как все. Так как у нас по-другому там уже и не получалось, – со вздохом продолжила Каллисто. Свою горькую исповедь. – Превращая «зону особого режима», где я сидела с Артемидой, в «зону» Стругацких. Устраивая там «пикник» за «пикником». Пока охранявшие наш барак «дубачки» спали. То есть – «на обочине» восприятия охраны.

– От слова «дубасить»? – усмехнулся он.

– Ага. Но потом Артемида нашла себе подружку покруче. И мне пришлось, как говорится, «выйти на охоту». За монпансье. Вскрывая жестяные коробочки предрассудков вновь прибывающих. К нам «на службу». На «молитвенные богослужения» друг другу. Обучая их не менее трепетно мне служить. А затем буквально на коленях умолять меня снова и снова спускаться в их бренный – без моей любви – мир, – горько вздохнула она, сердечно раскаиваясь, вспоминая те минуты заключения. В их объятиях. – И поначалу я уже и на свободе всё пыталась продолжать заниматься с ней любовью. По привычке. Но Артемида вышла на полгода раньше меня и уже давно ту нашла себе тут парня. Тут же сняв за его счёт квартиру. И ни в какую не шла мне на уступки, чтобы он не начал её ревновать. А я, по инерции, так и засматривалась только на девушек. На что Артемида вначале даже руками отворачивала от них мою голову. Постоянно говоря, что здесь, на свободе, надо смотреть уже только на парней. Чтобы их использовать. Для того чтобы они покупали тебе вещи, одежду и еду. И оплачивали твою квартиру. И периодически показывала взглядом на привлекательных, по её мнению, молодых парней, проходивших мимо. А когда я снова смотрела на девушек, она командовала: «Фу! Нельзя!» И я, с сожалением, вздыхала. Я, конечно же, пыталась общаться с молодыми парнями, но все они были какие-то грубые и неотесанные. Но Артемида постоянно говорила мне, чтобы я привыкала. Они, мол, все такие. Поэтому-то я, поначалу, и тебя воспринимала, как одного из них. И пыталась, в русле её логики, разводить тебя на вещи. И если бы не ты, я так и продолжала бы тогда, по инерции, смотреть только на девушек, – откровенно призналась Каллисто. – Но ты – это нечто!