Не понимая того, что это местные архангелы ему в этом помогали. Реализовать старинные запасы положительной кармы. Которую Аполлон тут давно заработал, воплощаясь как кто-либо из их местных писателей или поэтов. Книжицу которых как только кто-либо из жителей этой страны открывал и облагораживал его стихами или же витиеватой прозой свою душу, тут же звонкая монетка положительной кармы падала и в его копилку. Прекрасно понимая, что тот, кто, в отличии от него, создает дурную литературу, повествуя о демоническом и негативном, готике, хороре и другим страшилкам, создает себе дьявольскую карму. Отнимая у себя удачу!

В банке дилер потребовал с него дополнительную сумму за комиссию.

– My money. My money.

И повёз его молча дальше.

Да и произношение его тогда не знало себе равных. И ласкало слух, как опера в Ласкало. Даже в тех редких случаях, когда ему всё-таки удавалось правильно построить фразу. Пусть – случайно. Включая RND. Ведь это было, пожалуй, единственное, за что «англичанка» игриво «натянула» ему тройку в году перед выпускными экзаменами, как бейсболку – на глаза, ставя ему весь год то два, то пять. Потому что когда он читал ей вслух заученные стихи, она словно бы расцветала. И вкрадчивый трепет её восторга разливался по всему классу столь бурно, что это чувствовали буквально все ученики. Даже – на задних партах. Переставая играть в карты. Непроизвольно начиная шёпотом повторять за ним. Слова его восторженного гимна! Учитель находила в его произношении какой-то врождённый аристократизм: то восхищаясь его совершенной чисто английской артикуляцией (Уайльда); то, к всеобщему удивлению, обнаруживала какую-то скрытую мелодичность слога (Петрарки)… и прочие восторженные эпитеты.

И когда Лысый после урока с угрожающим видом отводил Банана в сторону и строго спрашивал, как и где тот успел научится такому произношению?! Банан с удивлением отвечал ему, по-дружески, что ничему и нигде он не учился, а точно также, как и он, и все прочие бездари, то есть – всем классом, постоянно сбегал с её урока, делая вид, что им, якобы, сказали, что урока не будет, и стояли все сорок пять минут на гаражах недалеко от школы. Ожидая окончания урока, чтобы пойти на алгебру или физику, на которые нельзя было не пойти. Под страхом смерти! Ведь алгебру вела их классный руководитель. А физику так и вовсе – бывший директор школы. Которую сняли с поста директора школы только за то, что «в походе» один из её подопечных утонул в озере. Отбившись с двумя ещё более дерзкими бесами от остальных. Решив окунуться. А учителя, который пошёл с ними «старшим группы», так и вовсе уволили. И теперь экс-директор каждого ученика буквально «топила», опуская на самое дно за неуспеваемость. Так что Банан был единственным, кто добровольно-принудительно выбрал сдавать у неё экзамены (и за две-три недели вызубрил учебник по физике за восьмой класс, найдя его весьма занимательным), только за то, что в году эта «обижуха» угрожала ему поставить двойку! За прогулы. И сдавал у неё экзамены в абсолютно пустом классе. Весьма недовольный тем, что она поставила ему четыре. А не пять. Чтобы в году, по итогу, вышло четыре, а не три. Настаивая на том, чтобы та задавала ему дополнительные вопросы! Если она не верит, что он досконально знает её предмет. Который другие почему-то считали сложным. И выучил все-все определения!

– Это тебе за то, что ты так редко посещал мои занятия, – впервые в жизни улыбнулась ему учитель. И закрыла журнал. Давая понять, что разговор окончен.

Мол, вспомни!

– Я же всегда и везде был твоей тенью, май фюрер! А что произношение моё так нравится «англичанке» только за то, что я, как диктофон, просто читаю ей вслух эти стихи её же произношением, полностью подражая её голосу и интонации. «Слизывая» её манеру речи.