С тех пор три Марии редко собирались на лавочке, уступив уютный уголок детворе и молодым мамам, а Василий Фёдорович решил больше не вмешиваться в естественную жизнь природы, наслаждаясь еë плодами.

Аннета Александровна тяжелой поступью завоевателя вошла в вагон и, как флибустьер на палубе атакованного корабля, уперевшись ногами в вибрирующий пол, воинственно огляделась.

Контингент, находящийся в зоне поражения, старался стать максимально невидимым, вжимаясь в мягкие спинки сидений и всем своим видом демонстрируя, что спит, болеет и в целом не достоин внимания почтенной доньи. Уже подготовленное протяжное «маладоооойчелавеееек», не найдя объекта нападения, застряло в горле, оставив горькое послевкусие и ощущение упущенного удовольствия.

Столь сокрушительного фиаско она не испытывала давно.

Аннета Александровна сгруппировалась и принюхалась с целью оценить обстановку более детально. От обоих рядов пассажиров пахло молочной кашей и тяжёлыми духами с терпкой ноткой полыни и едва уловимым флёром лаванды. Пиратский кодекс (даже если пирату под семьдесят) предписывает «щадить стариков и детей», а, судя по амбре, вагон наполняли именно вышеназванные бедолаги. Направленные на завоевательницу взгляды горели наивностью, любопытством и благоговейным трепетом.

– Мадам, – внезапно раздалось с боковушки у двери, – позвольте пригласить вас пришвартоваться к моему, пусть и несколько костлявому, но пирсу.

Аннета Александровна напрягла мышцы и возбуждённой, почуявшей добычу гончей чуть наклонила голову набок, рассматривая лысоватого ощипанного дедка, словно перед ней был невиданный ранее зверь и предстояло определиться, сразу его сожрать или сначала вогнать в чувство стыда и раскаяния.

А дед радостно улыбался, призывно похлопывая по, действительно, костлявым коленкам, упакованным в клетчатые брючки.

Оценив ситуацию, здравый смысл Аннеты Александровны отключился, оставив управление организмом и ситуацией на милость опыта и эмоционального фона. Голосовые связки завибрировали, готовясь исторгнуть уничижающую тираду, раскатывая пассажи от едва слышных шипящих нот до максимальных возможностей сильного подчиняющего волю голоса главного бухгалтера на пенсии.

Надвигающаяся буря всколыхнула полы кашемирового пальто, дрожью тронула бежевую беретку и залила девичьим румянцем пергаментные щëки.

Пассажиры в предвкушении затаились.

Электричку резко качнуло. Аннета Александровна распахнула руки-крылья, сложив губы в ошеломлённое «о» и вытаращив глаза, с высоты своих аккуратных каблучков спикировала точно в объятья наглого деда, с размаху усевшись на тощие колени и двинув аккуратной сумочкой по облезлому темечку, пытаясь найти точку опоры.

Зрители охнули. А в тишине вагона, замершего в тоннеле где-то между ненавистью и любовью, чистый детский голос прозвучал наивно и пророчески:

– Когда девочка бьёт мальчика по голове, он ей нравится! А если в ответ мальчик девочку за косичку дёргает, значит у них любовь!

Дед хитро улыбнулся и, подмигнув ребёнку, задорно дёрнул Аннету Александровну за выбившуюся из-под бежевой беретки седую прядь.

Потому что любовь нечаянно нагрянет. Даже в метро. Даже если ты – завоеватель с пиратскими замашками, а он облезлый дедок в клетчатых штанах.

Катюша сидела на кухне, подперев щёку ладошкой, меланхолично разгоняя вишенкой пузырьки в шампанском и задумчиво глядя в снежный вечер за окном. Ей было грустно. Хотелось любви. Даже нет, не так. Хотелось знать о любви.

Вот то есть прямо здесь и сейчас достоверно знать, что живёт на свете мужчина, а ещё лучше пять-шесть красивых, умных и талантливых кавалеров, которые её тайно любят. Так сильно любят, что ни спать, ни есть, ни дышать, ни жену свою целовать. И что сейчас сидят они так же, как она, только не с шампанским, а с виски или, например, коньяком, смотрят в ночь, рисуя снежинками в оранжевом свете фонарей светлый катюшин образ, и нервно курят в затяг, сощурив от безысходной нежности свои глубокие глаза и захлёбываясь одиночеством.