Каждый шаг приближал его к чему-то неизбежному. Он чувствовал это так же ясно, как ощущал тепло солнца на коже. Под действием эликсира мысли текли ровно и чисто, как вода в горном ручье. Он видел десятки возможных путей развития событий, словно нити, расходящиеся от единой точки…

У ворот особняка бургомистра толпились люди – служанки, зеваки, даже пара торговцев с рыночной площади. Все они замолчали, когда процессия приблизилась. В воздухе повисло почти осязаемое напряжение.

«Господин Штейн будет недоволен,» – шепнула одна служанка другой.

«Да хоть сам епископ,» – ответила та. «Лишь бы молодой господин выздоровел.»

Томас поднимался по мраморным ступеням, и каждый его шаг отдавался эхом в гулком вестибюле. Где-то наверху, за тяжёлыми дубовыми дверями, его ждало испытание. Но сейчас, с кристальной ясностью восприятия, он чувствовал странное спокойствие…

Переступив порог дома бургомистра, Томас словно оказался в другом мире. Мраморные полы, начищенные до зеркального блеска… Гобелены на стенах, рассказывающие истории о пророках и праведниках… Хрустальные люстры, каждая из которых стоит больше, чем вся их улица могла бы заработать за год…

Эликсир обострял не только чувства, но и мысли. Каждая деталь роскоши вокруг рождала вопросы, которые жгли сознание.

В углу холла стояла статуя Христа. Золото, драгоценные камни… А через дорогу от этого дома он вчера видел женщину, которая не могла купить хлеба для своих детей. Как они молятся здесь? О чем просят? О прощении? Или даже в молитвах думают только о приумножении богатства?

В этих комнатах каждая вещь, казалось, кричала о богатстве её владельцев. Картины в тяжёлых рамах, восточные ковры, серебряные канделябры… А под лестницей он заметил маленькую служанку, украдкой заворачивающую остатки господского обеда в передник – наверное, для больной матери или младших братьев.

Томас поднимался по широкой лестнице, и каждая ступень, казалось, отзывалась эхом его мыслей. Эликсир делал восприятие почти болезненно острым.

На стене висело огромное распятие в золоте и драгоценных камнях. Христос на нём смотрел с какой-то особенной печалью. Тот, кто учил о милосердии, кто делил хлеб с бедными, кто говорил, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное… Что сказал бы он, глядя на этот дом? На этих людей, которые каждое воскресенье стоят в первом ряду в церкви, а в понедельник выгоняют бедняков из своих дворов?

Ему послышались голоса – приглушённые, встревоженные. Томас различал в них разные ноты: властный баритон бургомистра, дрожащий от волнения голос Анны-Марии, раздражённое бормотание господина Штейна.

Под действием эликсира каждый звук, каждый запах, каждая деталь обретала особый смысл. Он видел этот дом насквозь, словно искусно построенный муравейник. Вот молодой лакей прячет письмо в рукаве – наверное, для дочери кухарки. Вот экономка проверяет замки на кладовых, пересчитывая серебряные ложки. Вот дворецкий украдкой отпивает вино из графина…

Все они жили здесь, в этих стенах, среди этой роскоши, но не принадлежали ей. Как и он сейчас – чужак, пришедший из другого мира. Мира, где нет мраморных полов и хрустальных люстр, где нет золотых распятий и персидских ковров. Мира, где цена человеческой жизни измеряется не в золотых монетах, а в простом милосердии…

Перед дверью в комнату больного Томас остановился на мгновение. Эликсир обострил его чувства настолько, что он слышал каждый вздох за этой дверью, чувствовал запах болезни, пробивающийся сквозь аромат благовоний. И что-то ещё – запах страха. Не того простого страха, что гонит бедняков от дверей богатых домов, а глубокого, первобытного ужаса перед тем, чего нельзя купить за золото.