Нет, были и веселые учителя, Софья Израильевна, например. Она много смеялась, всегда выглядела счастливой, а однажды во всю доску нарисовала футбольное поле и весь урок расставляла на нем игроков. Мы с большим интересом рассматривали, и поле, и учительницу, тем более, что она рекомендовала себя, как носителя истинно немецкого языка, тогда как в Берлине, например, не умеют говорить по-немецки. Я верила ей на слово, но мы с подругой два раза в неделю ходили на Полянку к Елизавете Викторовне. Я вспоминаю ее, пожилую прибалтийскую немку, как самое ласковое, доброжелательное существо, встреченное мною в возрасте от 7 до 17-ти лет. В десятом классе я уже читала Goethe «Die Leiden des jungen Werthers», что нисколько не разбудило во мне девушку, а может быть и наоборот, я посчитала, что страдания – это некорректные странности.

Я не против литературы – изучайте за милую душу. Но Божий Промысел вел меня в другую сторону. Я с рожденья любила правду и не переносила хитрость, человеческие хитрые придумки мною допускались только в отношениях с природой. А что такое литература, как не описание, смакование разных хитростей. Литература исследует, как люди обманывают друг друга. Мой Геном был против.

Увлеченно выращивала фасоль и прочие продукты в стеклянном стакане с водой на дне и согнутой промокашкой внутри. Усики корешков восхищали больше, чем все на свете стихи. Например, то, что слышала дома: «Прикрой свои бледные ноги», или «Фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки в звонко звучной тишине». Эти стихи становились таким же атрибутом мамы, как ее тапочки. Сама я предпочитала собирать сгоревшие спички и заталкивать их в горшки с цветами. Зола, как то, что осталось от погибшего существа, должна была дать жизнь новому существу. А что?

Занялась медициной. Еще до школы решила, что соль – лечебное средство, и пыталась лечить ранки себе и Оле крепким раствором соли, иногда успешно.

Любимой книжкой, желтой, с пестрым в красных тонах нагрудничком, была «Солнце и его семья», это в пятом классе, тогда же ходили всем классом в планетарий. Больше всего поразилась шириною улицы – Садового кольца на площади Восстания – из нашего Мытного угла, это, конечно казалось Бродвеем. Часто теперь вспоминаю, переходя в этом месте кольцо, какая же я была странная, принимая это узкое место за гигантскую площадь. Впрочем, Звездный Купол тоже был не плох, особенно голос комментатора, раздававшийся отовсюду.

А математика? Ну, не старалась сделать из нас попугаев, но дойдя до тригонометрии, я поняла, что здесь нужно запоминать, и я испугалась, что снова литература, мастерски просунувшаяся между катетом и гипотенузой. Отказалась от тригонометрии, но потом поняла, что ничего принципиального, кроме катета и гипотенузы, помнить не надо, потому что всё можно вывести.

Да, знали мы мало, зато соображали совсем неплохо. Как посмотришь на теперешнюю молодежь, да наш последний двоечник покажется умнягой. (Ну, может, преувеличила, – вспомнила лицо Анисимова, которого меня обязали «подтягивать»).

Теперь пришло время анисимовых. Они выщли в дамки, начали рулить, и это было время до массового наступления гаджетов. 93-ий помните? Когда президент потерял пуговицу от ватника. Искал, искал – нигде нет. Тут холода, ветер, дождь со снегом, как ни запахивайся, всё дует. И вот приходит главный министр и протягивает пуговицу: нашёл, мол, в парламенте. Рассердился президент и выключил свет в парламенте. А они из темноты: « Мы не брали, мы не брали». Ещё сильнее рассердился президент и выключил им воду. А они из безводной темноты опять своё: «Мы не брали, мы не брали». Совсем рассердился президент и сжёг парламент. С тех пор три самых зорких министра смотрят за ватником президента. По числу пуговиц.