Все преподаватели литературы остались в памяти воинами в шлемах с перьями. Последняя, о, незабвенная Серафима, входила в класс, медленно подпрыгивая поочередно на каждой ноге, маленькая, с жидкими косичками, уложенными между ушей, и с ложным сочувствием в воловьих глазах. Литераторши менялись каждый год, и только Серафима вынула перья и просто, не входя в раж, зачитывала тексты из учебника по литературе для педучилищ.

Такой же лежал передо мной на парте (это не трудно, если мама школьный учитель), и я водила пальцем по озвученным строчкам. Вот она увидела в книге МХАТ и пояснила: Малый Художественный театр. (Кто ее тянул за язык? Что заставило ее расшифровывать? Нет, добросовестнейшая женщина с повышенным чувством ответственности, что поделаешь?) Когда Серафима в риторическом угаре на два шага отдалялась от стола, где лежал учебник, то начинался лирический, всегда неизменный, занос: «Как мы видим. (пауза) Как мы знаем», после этого заклинания она с еще большим одушевлением возвращалась к столу и продолжала сеять среди нас чистое и доброе. Иногда лирика ее завершалась легким прикосновением к плечу Лидки Хазановой, сидевшей на первой парте.

Но один раз Серафима не смогла сдержать своего благородного сочувствия всем нам и Хазановой. Лидия, как всем было известно, «гуляет» с мальчиками. Когда литераторша вошла в класс, девушка рыдала, положив руки на парту и спрятав в них лицо – мы все были уверены, что здесь дела амурные. Серафима сразу направилась к ней, стала потрепывать ее фартучек и произнесла: «Папу в тюрьму посадили»?

Не знаю, как одноклассники, но мне это показалось верхом «сочувствия».

Серафима – последняя моя наставница в литературе, а начинала в пятом классе Софья Владимировна. С первых уроков мы поняли, что война будет до последнего патрона. Что нас так от нее отвращало, не поддается анализу. Это была серьезная, строгая женщина, стремившаяся увлечь прекрасным этих бесовских созданий. Вот передо мной синий конверт. По заданию Софьи мы писали письмо Дефоржа своей матушке с описанием встречи с Дубровским. Я расстаралась написать адрес на конверте по-французски.

Но все мы воспринимали ее педагогические изыски, как издевательство над нами, и изводили ее по полной программе, так что к середине четверти донесся слух, что старшеклассницы занялись организацией Варфоломеевской ночи для нас, чтобы отомстить за любимую учительницу. Слава Богу, начальству удалось погасить конфликт.

Следующая литераторша, с самыми мужественными перьями в шлеме, обладая немалым опытом и проблемами со здоровьем, категорически не хотела нас учить. С ней ничего, кроме СОЧИНЕНИЙ. Если кто-то в тишине, нарушаемой кашлем простуженной Милки, поднимал руку, чтобы задать вопрос по теме, наш гуру Словесности, сидевший в середине среднего ряда, болезненно отвлеченный от своих занятий, произносил: «Ну что тебе?» с такой отчаянной ненавистью, что любопытная ученица готова была провалиться сквозь землю. Кислое лицо этой грузной женщины остановило бег моих часов и запало куда-то глубоко.

Единственный серьезный учитель – это Павел Федотыч, или в простонародье Палфед. Самой большой язвой времени была полная деидеологизация и ее следствие способность ведущих государство и ведомых им выбрасывать в воздух с пафосом бессмысленный дискурс. В школе этому обучали на литературе, и, казалось, что Палфеду надо того же. И вот я начинаю тараторить на заданную тему и вдруг вижу, что учитель сморщился. Он прервал меня и, хотя его слова я не помню, но абсолютно точно усвоила смысл – не надо говорить бессмысленное. Этот урок показал мне, что любая гуманитарная «наука» порочна по построению. Ни в коем случае, хотя мама и папа хотели этого, нельзя идти туда, где пахнет идеологией. Какой бы ни был строй, какие бы ни были вожди, бессмысленная болтовня восторжествует среди гуманитариев.