Девушка подняла голову с подушки.

– Ага, очнулись! – довольные ямочки заиграли на щеках Агаты. – Пора бы уж, пора, чуть не сутки в беспамятстве пребывать изволили, леди Алиса, ясный день на дворе!

– День? – Алиса оглянулась на разноцветное окно, сверкающее солнцем. – И в самом деле.

Она быстро села и спустила ноги с кровати.

– Где моё платье?

– Нет-нет, не вставайте, госпожа моя! – горничная, выставив вперёд руки, насильно уложила её в постель. – Отец Кефа запретил вам, да будет благословенно его искусство.

Хозяйку она сразу определила для себя как слаборазвитого, но любимого ребёнка. Полную неприспособленность к жизни Алиса доказывала на каждом шагу: забывала обязательно покрывать голову, наступала на подол, закатывала рукава, когда они мешали, и порывалась складывать вещи. А когда однажды госпожа спросила, где можно выстирать платье, горничная пришла в ужас. Стирать тяжёлые верхние платья из бархата и шерсти! Разве благородная леди не знает, что их только чистят щёткой от пыли и грязных брызг? Жирные же пятна и следы от пролитого вина вывести никак невозможно – кому и понимать это, как не горничной её светлости герцогини? Здесь требуется шить новый туалет, вот почему наряды стоят так дорого.

Перед прочими слугами Агата новую госпожу защищала с пылом собственницы. «Хозяйка моя, оно конечно, «с мухами», но барышня славная, и сердце у неё, бедняжки, доброе. А что несуразная, ровно дитё малое, так что с неё, несчастной, взять? Откуда ей было набраться хороших-то манеров? Тут уж ничего не поделаешь. Страна её дикая, никому не известная, и выросла она среди варваров». (По простоте душевной Агата воображала, что люди на родине Алисы ходят не иначе как на головах, раз там всё шиворот-навыворот.) Мало того, что леди понятия не имеет о самых простых вещах, так ведь и упрямства ей не занимать! Вот взять, к примеру, красоту. Почему та, раз уж благородная дама, наотрез отказывается мазать лицо свинцовыми белилами и начисто выщипывать брови?

В глубине души Агата не верила, что даже такие радикальные средства могут чем-то помочь, коли внешностью Господь обидел. Но чуточку же можно подправить недостатки? Например, подбрить волосы на лбу или улучшить цвет лица, выпивая по утрам стакан уксуса? А и невелик грех, главное, на исповеди покаяться. Но раз леди такая несговорчивая, то пусть ходит как чумичка, ей же хуже.

– Ешьте, пейте, да поправляйтесь поскорее, а то уж у меня сил нету ваших кавалеров отгонять, – брюзжала она, поднимая крышки судков.

– Каких кавалеров?

– Да целые табуны сюда рвутся, будто здесь им вертеп какой!

– Нет, а кто? Скажите, Агата, будьте душечкой!

– А вот вы сначала съешьте всё, тогда и скажу… Доктора-то вам целый консилий устроили! Ну, про сэра Гавейна ничего дурного не подумаю…

Она оглянулась, будто упомянутый сэр мог выскочить из сундука.

– Мужчина он степенный, мрачный только. Да что ж, работа у него такая. Брат Илай тоже человек достойный, учёный, стало быть. Отец Кефа – тоже понятно. А остальные… нечего им тут делать, так я всем и сказала!

– Значит, это мне не приснилось! – девушка с удовольствием откинулась на высоко взбитые подушки. – Я всё съем, обещаю, Агата. Так кому вы сказали, что им нечего тут делать?

– Ну, перво-наперво, молодому графу нашему. Я очень почтительно, но твёрдо велела передать, что пока вы не очнётеся, то к вам не пущу.

– Так и велела?

– Да, так! Вот, мол, леди придёт в себя, так милости просим, а до того – ни-ни. Потом Бальди, охламон, здесь вертелся, как ни выйду за дверь – он тут как тут! Слуги эти да оруженосцы всё сплошь охальники, развратники да пьяницы. Ничем господ не лучше! И, верите ли, госпожа, лапы так и суют куда не надо.