Сад замер. Даже Ветер перестал дышать.

Первой заговорила Земля:

– Чтобы напомнить, что боль – не единственный цвет.

– —

Испытание.

Они дали ему камень. Гладкий, как слеза.

– Посмотри.

Духовник сжал его – и очутился в теле старика, сидящего у окна. Внутри: пустота после утраты сына. Снаружи: мальчик, запускающий змея.

«Выбор:»

1. Войти в сон старика, показав ему мальчика.

2. Остаться в стороне.

Он выбрал третье: подул на змея, чтобы тот танцевал прямо перед окном.

Старик не вышел. Но когда змей запутался в ветвях, впервые за год открыл форточку.

– Достаточно, – сказали Наставники.

Духовник вернулся к Лизе. Она стояла у зеркала, держа в руках бирюзовую прядь волос. Потом спрятала её в ящик.

Он не стал вплетать в её сны новые знаки. Вместо этого наполнил воздух в её квартире запахом моря – того самого, из забытого сна.

Наутро Лиза, необъяснимо для себя, купила ракушку в сувенирной лавке. Просто положила её на полку.

Но иногда, проходя мимо, прикасалась.

Он назвал её «Мелодией рассвета». Композиция рождалась из звуков, которые никто не слышал: шелеста крыльев мотылька, биения сердца под землёй, звона разбитого стекла на рассвете. Виктор, скрипач с пальцами, израненными струнами, не спал третью ночь, пытаясь поймать ускользающую ноту. Его душа напоминала натянутую струну – ещё одно усилие, и она лопнет.

Духовник наблюдал за ним из угла мастерской, где тени танцевали под треск старой лампы. Он выбрал путь тоньше сна:

– На улице, где Виктор покупал кофе, уличный художник нарисовал на стене партитуру ветра.

– В метро незнакомка напевала мотив, который Виктор записал на салфетке.

– Даже дождь стучал по крыше ритмом, похожим на вальс его детства, когда мать ещё смеялась.

Виктор не замечал подсказок. Но однажды, в 4:17 утра, он поднял смычок – и струна запела.

– —

Первая нота.

Музыка вырвалась за стены. Соседи, привыкшие к его ночным бдениям, замерли у окон. Собака во дворе завыла в унисон. Старик на скамейке, не плакавший со времён войны, уронил слезу в карман.

Духовник улыбнулся. Он знал, что эта мелодия станет ключом – отопрёт в Викторе дверь, заваленную страхом и сомнениями.

Но ключом можно и убить.

– —

Вторая нота.

Виктор играл на похоронах незнакомца. По просьбе вдовы, нашедшей в его музыке «что-то настоящее». Когда зазвучала скрипка, гости забыли о смерти. А потом забыли о сдержанности.

Мужчина в чёрном костюме разбил кулаком вазу. Девушка закричала, обвиняя сестру в краже жениха. Священник сорвал с шеи крест, швырнув его в гроб.

– Прекратите! – взмолилась вдова, но Виктор не мог остановиться. Струны вели его, как безумного Пифия.

Духовник пытался разорвать поток, подув на ноты, но музыка стала автономной. Она кормилась эмоциями, как огонь сухим хворостом.

– —

Третья нота.

Виктор сидел в пустой квартире, обняв скрипку. На столе – письмо от матери: «Ты сводишь людей с ума». Его пальцы дрожали. Каждая попытка сыграть заканчивалась кошмаром:

– В кафе посетители дрались из-за мест у окна, услышав его импровизацию.

– Подруга ушла, бросив: «Ты высасываешь душу, как вампир».

– Даже кошка, любившая его десятилетие, сбежала через форточку.

– Зачем ты это сделал? – прошептал он в пустоту, не зная, к кому обращается.

Духовник стоял за его спиной, невидимый. Его инструменты – ветер, шёпот, случай – стали оружием. Он хотел вдохновить, а выпустил джинна.

– —

Исповедь теней.

В парке, где Виктор прятался от себя, духовник материализовался в облике старика с шарманкой.

– Ваша музыка… она как шторм, – сказал он, заводя ручку. Жалобная мелодия закружилась, как опавшие листья. – Но даже шторму нужны берега.