– Правильно! – подтвердили свистящие хором.

– Папа! – Лиза скакнула в кабину.

А за ней скорее Борис, не успев объяснить, как опасно входить в звездолет не изученной, и, быть может, враждебной конструкции. И ахнул: внутри «ежа», всего два метра в диаметре, разместилась кабина в форме… большого светлого куба! С ребром в шасть метров! Со сложными, невиданными приборами, с мигающими экранами, с полосой панорамных окон, где далекие домики, люди и тарелки смотрелись близко, будто выстроились у озера!

– Не может такого быть… – пробормотал пацан, недоуменно оглядываясь, – Внутри небольшого шарика – огромное помещение… Нарушение законов физики…

– Изменение законов физики, – подсказала грязнуля у двери жестким, почти взрослым голосом. Боря вздрогнул и повернулся, а смуглянка опять захныкала: – Откуда мне зна-а-ать? Я ма-а-аленькая-я-я…

Пацан обратился к Лизе, но та ничего не видела, кроме одетого в бриджи и выцветшую рубашку учителя на экране. Мужчина лет сорока, красный, словно гранатовый сок, с зачесанными назад, перехваченными резинкой красными волосами, объяснял мохнатым детишкам (разумеется, красным-прекрасным), как к двум прибавить четыре.

На неизвестной планете, на поляне с красной травой, с краснеющими вдали непонятной формы деревьями, под голубым жарким небом. Все детишки по пояс землянину, все веселые, шустрые, миленькие. Все в хлопковых пестрых шортах, как на прибывшей девочке. Дикари. Но осанки прямые, а мохнатые шкурки причесанные. Лица гладкие, любознательные, с большеглазой благообразностью разумного существа.

Но не это главное. Лиза смотрела в лицо учителя… Поразительное… Похожее на лицо повзрослевшего папы… Говорящего голосом папы… Улыбнувшегося с прищуром, как всегда улыбается папа…

Не веря себе, курсантка прижала руки к груди, повернулась к лохматенькой девочке:

– Это… твой… дедушка? – звуки не складывались в слова, ломались, не поддавались.

– Вот еще! – капризная гостья неожиданно захихикала. – Это Аллан Роуз, он врач. А еще якшается с рыжими. Обучает письму и счету, как животных лечить, делать обувь. – И ножкой в легкой сандалии (сразу видно, что самодельной, с бечевками до колен) кокетливо покрутила.

– Аллан Роуз! – Лиза схватила мальчика за запястье и уперлась в зрачки округлившимися, полыхающими глазами: – Аллан Роуз! Вот он – мой дедушка!

– Откуда ты знаешь?

– Слушай! – Лизавета мешалась, захлебывалась, слова полились потоком: – Бабуля всю жизнь рассказывала: любимый погиб на «Гордом». Но зачем-то скрывала главное, не объясняла, кто он. А когда пиратов скрутили, когда мы пленных спасли, когда люди нам рассказали, кто живой, кого схоронили, не примчалась на встречу радостная, не сказала сыну: «Знакомься, это, Витенька, твой отец!» Или наоборот: «Нам некого больше ждать, его имя в траурном списке». Просто-напросто, стиснула зубы.

– И никто не спросил?

– Спросили! Она маме и папе что-то тайком от меня открыла. С тех пор они ходят хмурые, если думают, что никто со стороны не видит. А на людях всегда веселые. Мама папочку утешает, а мне, как всегда, ни слова, ничегошеньки не объясняют. Вроде, Боря, меня берегут. Это они так думают, а сами сильней расстраивают. И бабулю время не лечит – она второй раз не любила, дожидалась тридцать шесть лет! Вот я и улыбаюсь, и прыгаю, и исполняю, Боря, что душа ее пожелает. Лишь бы бабушку не огорчать и родителей не нервировать.

Ты подумай, Боря, бабуля придумывает фантастику, а сама за пределы Земли ни разу носу не высунула. Всю жизнь до дрожи боится космических путешествий. А теперь отправилась с нами – ей больно, страшно одной! Невыносимо, Боря, батарейки перегорели!