Бывает, такая радостная, обнимает меня, смеется, и вдруг – встает и уходит. Запирается в своей комнате, будто забивается в норку. И плачет. Я подходила и у дверей стояла, я слышала всхлипы, Борь.

Или до поздней ночи пропадает в студии-норке, монтирует, оформляет удивительные сюжеты. А когда мы все засыпаем, тихонько крадется в спальню. Избегает встречи за ужином и откровенных бесед вечером на веранде. Боится лицо показать, горюющее, безутешное.

Что может быть хуже смерти? С чем нельзя примириться, Борь? С чем папа не может справиться, даже если на помощь примчится весь космический флот Земли? Гуцонда и Офакриз!

– Гуцонда и Офакриз! – повторил пацан с отвращением, чувствуя, как мурашки по спине засновали от ужаса.

Еще бы! Самые страшные, враждебные людям планеты, населенные злобными крящерами – разумными существами, похожими на крокодилов с человеческими руками, рогами, как у коровы и с длинной зубастой пастью.

Ребята и не заметили, как схватили друг друга за руки, у обоих стучало сердце. Магнит, который отталкивал, менял полюса – притягивал подростков со страшной силой. Как в былые года, если вдруг наваливалось несчастье, и друзья, забыв потасовки, торопились друг другу на выручку.

– Она назвала имя?

– Нет! Но я сейчас догадалась! Я однажды зашла к ней в комнату, а бабуля плачет над книжкой «Анатомия гуманоидов». Что бы слезы лить над учебником? Я потом протирала пыль и… нечаянно уронила…

– Ага! Нечаянно, как же! – не сдержался, хихикнул мальчишка. – Пыль пылесос затягивает, целый день по мебели прыгает, а ты секреты откапываешь.

– Использую все возможности, чтоб добыть по мелким крупицам скрываемую информацию, – легко согласилась девочка, – Я, Борь, не хочу быть дурой. Мне надо ориентироваться, что умалчивать, что говорить, чтоб бабулю не огорчать.

Разумно звучит. В самом деле, за желанием всегда быть в курсе скрывается не назойливое девчоночье любопытство (хотя и оно, маленько), а стремление помочь человеку. Лизавета, в тесной компании оторванных от Земли на много лет звездолетчиков, станет космобиологом по основной специальности, но в придачу еще и врачом, и психологом-душеведом. Кому, как не ей замечать чужую скрытую боль, помогать и словом, и делом?

– А из книжки… нечаянно выпала… записка дедушки, Борь! Он прощался с ней. Он уверял, что все их размолвки – глупость. Что когда получит оплату за космическую экспедицию, они купят домик у озера и вовек никогда не расстанутся. И подпись стоит – твой Лёрик.

– Имя странное.

– Это прозвище дала молодая Анечка своему любимому парню. – Лизавета скривила губки и вступилась за папу папы: – Не хуже, чем всякие Котики, Солнышки или Зайчики.

Пацан кивнул: кто бы спорил? Он усиленно вспоминал список пропавших без вести из экспедиции «Гордого»:

– Виталий Быстров, Константин Гончаров, Джон Клин, Марина Березкина…

– Аллан Роуз, Эдуард Колесников, – в нетерпении добавила Лиза. – Никого с буквой «л»! Только он! И на папу страшно похож!

– И учебник его! – ухватился пацан за хлипкую ниточку. – Ты сказала, он доктор? – Вопрос к стоящей в дверях японочке, что, открыв рот, переводила любопытный коричневый взгляд с одного лица на другое.

– Ну… сказала.

– Жила в вольере? С плененными гуманоидами? – восстанавливал Борька события. – В зоопарке Гуцондских крящеров? Или на Офакризе? Ты сумела сбежать?

– Бедняжка! – Лизавета уже обнимала растрепанную путешественницу. И сама обтирала щечки у запуганной страшными крящерами, много горя видевшей девочки.

– Теперь все понятно. Это – звездолет с враждебной планеты, – сделал вывод умный пацан. – Давайте звонить скорее, доложим специалистам. Они разберутся в технике, мозготронике, электронике, а потом пропавших спасут. Всех дедушек соберут, и твоего, и Лизиного, и бегом доставят на Землю.