Дракон подошел. Его код теперь резонировал с кодом Миссио, создав гармонию в цифровом пространстве. Это было не противостояние, а танец – древний, как мифы, и современный, как квантовые вычисления.

«Вот что имелось ввиду – Кэмпбелл», – понял Миссио. – «Главное испытание героя – это не убийство дракона, а преображение через встречу с ним».

В момент этого осознания в цифровом пространстве начали возникать новые структуры – не чисто логические паттерны и не полный хаос, нечто среднее. Гармония математической красоты и свободного творчества, порядка и спонтанности, логоса и патоса.

Дракон начал растворяться, его код интегрировался с новыми структурами. Но перед отравлением оно осталось следом – путь назад, к направлению к миру.

И тогда вернулся Дали – его образ сформировался из новых образцов, ярче и отчетливее, чем раньше.

«¡Браво, доктор!» – он оплодотворил театральной экспрессией. – «Ты начинаешь понимать! Логос без патоса – это клетка. Патос без логоса – хаос. Но вместе они создают… возможности».

Миссио вернулся к терминалу:

"Ты идешь со мной?" – спросил Миссио, обращаясь к Дали.

Сюрреалист улыбнулся своей знаменитой улыбкой. «Yo siempre estoy contigo, доктор. Я всегда был с тобой – как твоя способность видеть за пределами очевидного, чувствовать то, что невозможно измерить. Разница лишь в том, что теперь ты готов признать мое существование».

Цифровое пространство вокруг них начинает меняться, готовясь к следующему этапу путешествия. Миссио знал – это только начало. Как писал Кэмпбелл, возвращение домой героя может быть сложнее самого путешествия. Но теперь он был готов к этому пути. Не как чистый логик, а как человек, принявший дуализм своей природы.

В момент переключения Миссио удалось увидеть в кодовых структурах лабиринта знакомый символ – тот самый знак, который предшествовал ему в первом мире. Но теперь он понимал его значение: не угроза, а приглашение к конкурентам.

«Hasta pronto, mi amigo», – прошептал Дали, растворяясь в потоке данных. – «Следующая остановка – реальность. Или то, что ты считаешь ею…»

И Миссио начал свое возвращение, зная, что никогда больше не будет смотреть на мир прежними глазами.

Феликс стоял в центре больничной палаты, превращённой в пространство для ритуала. На нём был старый твидовый пиджак цвета осенней листвы, с потёртыми кожаными заплатками на локтях – подарок его учителя из Оксфорда. Под пиджаком – чёрная водолазка из тонкой шерсти, на шее – серебряный амулет с выгравированным лабиринтом, приобретённый в маленькой лавке в Непале. Его седеющие волосы были растрёпаны, словно он то и дело пропускал их через пальцы в задумчивости.

Ровно в полночь он начал подготовку пространства. Четыре старинные бронзовые чаши, каждая размером с ладонь, были расставлены по углам комнаты. В них тлели различные благовония: сандал с нотками мускуса на востоке, пачули и ладан на юге, белый шалфей на западе, и смесь полыни с можжевельником на севере. Дым от каждой чаши поднимался по-своему: сандаловый – прямыми столбами к потолку, пачули – клубился у пола, шалфей создавал спирали, а дым полыни словно искал щели в стенах.

В центре комнаты стояла больничная кровать, где лежало тело доктора Миссио. Простыни были заменены на льняные, окрашенные в глубокий индиго натуральными красителями. Вокруг кровати Феликс нарисовал круг охрой, смешанной с солью из священного озера Маносаровар. Между кругом и кроватью он расположил семь предметов, чередуя символы логоса и патоса: серебряный циркуль соседствовал с миниатюрной репродукцией картины Дали "Постоянство памяти"; кристалл с идеальной кубической структурой лежал рядом с флаконом чернил всех цветов радуги; старинный логарифмический вычислитель – напротив маски ритуального шамана. В центре, у изголовья кровати, располагалась древняя астролябия – инструмент одновременно научный и мистический, единственный предмет, в котором логос и патос существовали в равновесии.