КОНТРАПУНКТ
Однажды жарким летним днём во время своего курьерства я вбежала в прохладный вестибюль метро Автозаводская и почти сразу увидела перед турникетами худенького священнослужителя – в чёрной до полу рясе, хотя и подпоясанной, но всё равно болтающейся на его худобе, в чёрной маленькой скуфье. И когда я подошла к турникетам, то услышала, что он кидался то к одному, то к другому проходящему и просил пропустить его по транспортной карточке, потому что он забыл в храме Симонова монастыря портмоне, где у него и документы, и транспортная карточка, а возвращаться он туда сейчас никак не может, потому что иначе недопустимо опоздает в Данилов монастырь, где у него чётко назначена очень важная для него аудиенция. И так вот он метался перед турникетами, и всё пытался объяснить всем входящим, что вот такая оказия с ним приключилась, и дядьку-контролёра тоже просил, но – ни дядька его не пропустил, ни иные граждане, которым всем, оказывается, было совершенно некогда, все они спешили по своим делам, причём у каждого спешащего на шее болтался православный крестик, но им всё равно было жутко некогда. И тут на его мечущемся пути оказалась вдруг я. Он кинулся ко мне, опять стал, захлёбываясь словами, объяснять, что он очень спешит и ему очень надо прямо сейчас спуститься на станцию и уже совсем срочно ехать.
Госссподи! Да нешто мне жалко по своей пенсионерской карточке пропустить хоть кого? Да если бы и не пенсионерская, а просто транспортная – всё равно, какая разница? Ну, придётся потом несколько минут постоять, подождать, когда карточка вновь активируется, ну и что? Конечно, я его мгновенно пропустила…Что тут началось! Дядька-контролёр таких же пенсионерских лет, как и я, вдруг кинулся на меня зловещим, чёрным коршуном, раскинул свои длинные клешни и заорал на меня страшно, жутко, попытавшись своими чёрными когтями вырвать у меня из руки мою карточку, которую мой попик успел мне вернуть уже с той стороны турникетов: «Ты! Старая ведьма! Щас я у тебя твою карту-то вырву, старая сволочь!» и ещё, и ещё…как он только меня ни обзывал, какие только словесные испражнения на меня ни выплёскивал, но тут вдруг мой попик, увидев и услышав всё это, вместо того, чтобы уже ступить на эскалатор, вдруг развернулся, рывком подскочил к злому дядьке и совершенно как молодой, задиристый бойцовый петушок начал на него наскакивать, совсем по-мирянски раскрасневшись и крича: «Не сметь так разговаривать с женщиной!!!» и что-то там ещё, то есть, защищая, значит, мою честь, которую злобный дядька вовсю пинал грязными своими сапожищами. Дядька всё орал, но пятился, но тут уже я смогла пробежать через турникет, подхватила своего попика под руку, и мы вместе впрыгнули на эскалатор.
Там спускаться на платформу – всего ничего, даже и минуты, наверное, не будет, но за эти секунды я увидела его: он был небольшого росточка, ниже меня, и когда я встала на нижней ступеньке, а он на верхней, то наши головы оказались вровень. Я смотрела на него и не могла оторваться: было ему лет, может, 30, были у него совершенно весенней синевы глаза, которые лучились, просто лучились каким-то светом, было у него лицо такое, что, казалось, невозможно оторвать от него глаз, хотелось смотреть и смотреть на это лицо не отрываясь…и тут он рассмеялся, а я, глядя на его совершенно озорное, такое не священносановное лицо, так солнечно смеющееся, в тот же миг полетела, кувыркаясь вверх тормашками, но не вниз, в пропасть, а вверх, вверх, куда-то в солнечные синие небеса, я влюбилась в единый миг по самое дальше некуда, по самые глубокие корешки…