– Рутинный отчет о ситуации в аэропорту. Ничего заслуживающего внимания…

Увидев девушку, он умолк, с улыбкой подошел к ней и обнял за плечи.

– Вижу, вы успели познакомиться…

Ван Гельдер прервал фразу, потому что Труди повернулась к нему и зашептала на ухо, косясь на меня. Он кивнул, и девушка быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице отразилось недоумение, потому что инспектор снова улыбнулся. Но эта улыбка не показалась мне счастливой.

– Майор, она скоро вернется. Стесняется незнакомцев. Но только поначалу.

Как и обещал ван Гельдер, Труди вернулась почти сразу. Она держала в руках куклу, сработанную так отменно, что на первый взгляд ее можно было принять за настоящего ребенка. Почти трех футов в длину, в белой шапочке, прикрывавшей льняные кудри того же оттенка, что и у Труди, и одета в полосатое шелковое платье длиной по лодыжку, с изящнейшей вышивкой на лифе. Труди и прижимала к груди куклу, как живое дитя. Ван Гельдер снова положил руку девушке на плечи:

– Это моя дочь Труди. Труди, это мой друг, майор Шерман, из Англии.

На этот раз она без колебаний шагнула вперед, протянула руку, легонько качнулась, будто хотела присесть в реверансе, и улыбнулась.

– Какие у вас дела, майор Шерман?

Не уступая ей в вежливости, я ответил улыбкой и легким поклоном.

– Мисс ван Гельдер, рад с вами познакомиться.

– Тоже рад с вами познакомиться. – Она повернулась и вопросительно посмотрела на ван Гельдера.

– В английском Труди не сильна, – извиняющимся тоном сказал ван Гельдер. – Присаживайтесь, майор, присаживайтесь.

Он взял из шкафа бутылку виски и стаканы, налил мне и себе и со вздохом опустился в кресло. Затем поднял глаза на дочь, которая смотрела на меня так пристально, что я почувствовал себя крайне неловко.

– Дорогая, может, и ты посидишь?

Она лучезарно улыбнулась ван Гельдеру, кивнула и протянула ему свою игрушку. Он принял огромную куклу с такой готовностью, словно привык к подобным жестам.

– Да, папа. – И без предупреждения, но при этом так беззаботно, словно это был самый естественный поступок на свете, села ко мне на колени, обняла за шею и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, хотя это мне стоило огромных усилий.

Труди торжественно посмотрела на меня и сказала:

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, Труди.

Я сжал плечико девушки, давая понять, как сильно ее люблю. Она положила голову мне на плечо и закрыла глаза. Я некоторое время смотрел на белокурую макушку, а затем с осторожным любопытством взглянул на ван Гельдера. Он улыбнулся, и эта улыбка была полна грусти.

– Надеюсь, майор, вы не обидитесь, если я скажу, что Труди любит всех?

– В определенном возрасте все девушки влюбчивы.

– У вас крайне неординарное восприятие.

Я не считал, что для сентенций вроде только что мною озвученной требуется какое-то исключительное восприятие, поэтому не ответил. Лишь обратил лицо к девушке и очень мягко произнес:

– Труди?

Она промолчала и с загадочной умиротворенной улыбкой, от которой я почувствовал себя отпетым мошенником, закрыла глаза еще плотнее и прижалась ко мне.

Я предпринял новую попытку:

– Труди, я уверен, что у тебя красивые глаза. Позволишь мне их рассмотреть?

Она чуть подумала и выпрямилась, положив руки мне на плечи, а затем распахнула глаза, как поступил бы ребенок, услышав такую просьбу.

Огромные фиалковые очи и впрямь восхищали красотой. Но я увидел кое-что еще. Подернутые блеском, глаза были пусты, не отражали света. Если сфотографировать ее, этот блеск будет обманчиво живым, но за ним лежит лишь странная муть.

Все так же мягко я снял правую руку девушки со своего плеча и задрал рукав до локтя. Красота ее тела позволяла ожидать, что и предплечье окажется безупречным, но нет: оно было жутко изуродовано бесчисленными следами подкожных инъекций. Труди в ужасе, словно ждала упреков, смотрела на меня, и у нее тряслись губы. В следующий миг она одернула рукав, обняла меня и уткнулась лицом мне в шею. Она рыдала так, словно у нее разрывалось сердце. Я погладил ее успокаивающе, как можно гладить человека, вознамерившегося задушить тебя, и посмотрел на ван Гельдера.