– Когда появилась зависимость?

– Бог знает. Много лет назад. Задолго до того, как о ней узнал брат.

– Я заметил свежие следы инъекций.

– Она проходит курс лечения абстинентного синдрома. По-вашему, уколов слишком много?

– По-моему, да.

– Герта за ней следит как ястреб. Каждое утро водит ее в парк Вондела – Труди любит кормить птиц. Днем Труди спит. Но бывает, к вечеру Герта устает, а я часто работаю допоздна.

– Вы пробовали следить за Труди?

– Много раз. Не знаю, как у них это получается.

– Через нее они пытаются добраться до вас?

– Пытаются на меня давить. А какая еще может быть причина? У Труди нет денег, чтобы платить за дозы. Эти кретины не понимают, что я буду смотреть, как она медленно умирает, но не позволю себя скомпрометировать. Вот и не оставляют попыток.

– Можно же приставить к ней круглосуточную охрану.

– Но это делается официальным порядком. И в таких случаях автоматически информируются органы здравоохранения. А дальше что?

– Спецучреждение, – кивнул я. – Для умственно отсталых. И оттуда ей уже не выйти.

– И оттуда ей уже не выйти.

Я не придумал, что еще сказать, кроме «до свидания», поэтому попрощался и ушел.

Вторую половину дня я провел в номере, просматривая составленные по всем правилам архивного дела, снабженные перекрестными ссылками уголовные дела и анамнезы, которые мне предоставило ведомство полковника де Граафа. Они охватывали все известные случаи употребления наркотиков и соответствующие расследования, как успешные, так и неудачные, в Амстердаме за последние два года. Весьма занятное чтение, – конечно, если вас интересуют вопросы деградации личности, преждевременного ухода из жизни, крушения карьеры и распада семьи. Я же не находил в этом ничего интересного. Без толку потратил час, тасуя факты и пытаясь связать их друг с другом, но не выявил ни одной мало-мальски значимой закономерности.

Я сдался. Уж если такие высококвалифицированные спецы, как де Грааф и ван Гельдер, уйму дней ломали голову над этими досье и не обнаружили никакой связи между преступлениями, то на что, спрашивается, надеяться мне?

В начале вечера я спустился в фойе и сдал ключ. В улыбке помощника управляющего уже не было саблезубости, она стала почтительной, даже извиняющейся. Должно быть, ему велели испробовать новый подход ко мне.

– Добрый вечер, добрый вечер, мистер Шерман!

Слащавое заискивание импонировало мне еще меньше, чем прежнее хамство.

– Боюсь, вчера мой тон показался вам резковатым, но дело в том…

– Это пустяки, мой дорогой друг! Даже не стоит упоминания. – (Уж кому-кому, а не стареющей гостиничной обслуге тягаться со мной в учтивости.) – В столь ужасной ситуации ваше поведение абсолютно оправданно, ведь вы получили сильнейший шок. – Я глянул на парадную дверь, за которой хлестал ливень. – А вот об этом путеводители умалчивают.

Он расплылся в улыбке, будто не слышал тысячу раз эту глупую шутку, и лукаво произнес:

– Не самый погожий вечерок для английского моциона, не правда ли, мистер Шерман?

– И все же придется выйти – мне сегодня нужно быть в Зандаме.

– В Зандаме? – Он состроил гримасу. – Сочувствую, мистер Шерман.

Похоже, о Зандаме он знал куда больше моего, ведь я наугад выбрал название на карте.

Я вышел. Даже под проливным дождем шарманка визжала и скрежетала. Сегодня исполнялся Пуччини – ох и досталось же бедолаге! Я пересек улицу и остановился возле шарманки, не с целью послушать музыку, ибо назвать это музыкой язык бы не повернулся, а чтобы, не привлекая к себе внимания, присмотреться к компании хилых и дурно одетых подростков. В Амстердаме это редкое зрелище – морить себя голодом горожане не склонны. Оперевшись локтями о шарманку, юнцы, казалось, внимали с упоением.