– Так… Это… Блаженная она… Ну, в смысле, не в себе… Тут вот при церкви и живет, и кормится. Батюшка Алексий благословил и гнать не велел. Так все ее Настькой и кличут…

Я глянула на тетку так, что у той ноги подкосились, и она плюхнулась на стоявшую за ней табуретку, не сводя с меня испуганного взгляда. Разговаривать с этой… не буду называть, кем, мне было больше не о чем. Только появилось нестерпимое желание сразу же вымыть руки, словно я вляпалась во что-то липкое и противное. Развернулась и пошла к старушке, которая, ссутулившись, сидела на скамейке и перебирала какие-то книжицы или брошюрки церковного содержания. Надо полагать, свой хлеб отрабатывала. Подойдя к бабульке, я, присев с ней рядом на корточки, поздоровалась:

– Здравствуйте, баба Настя…

На меня взглянули по-детски чистые, до пронзительности весеннего неба, не по старчески голубые глаза. Мелькнула мысль, что вот, наверное, так и смотрят ангелы. До самого донышка, одним только таким вот взглядом, видя всю человеческую сущность. Старческий сухой голос пропел:

– И тебе здравствовать, доченька…

От того, как было сказано это самое «доченька», у меня аж сердце защемило. И я залепетала, мысленно досадуя, что ни денег, ни чего-нибудь съестного у меня с собой не было, чтобы одарить старушку:

– Бабушка… Я вчера на службе браслет свой здесь где-то обронила… Может, находила? – И принялась ей сбивчиво объяснять, помогая словам жестикуляцией пальцами: – Он такой… Словно из двух веревочек свит между собой, а в середине камушек малюсенький такой, зеленый…

Старушка слушала внимательно мои невнятные объяснения, чуть наклонив голову набок. Взгляд ее был серьезен и внимателен. И я подумала, что никакая она не блаженная. Нет, конечно, блаженная! Но вовсе не в том смысле, какой вкладывала в это слово та злая тетка! Бабулька дослушала меня до конца и, ласково улыбнувшись, спросила:

– Поди, дареный браслетик-то? От родителей достался?

Я кивнула головой. И в это мгновение мне показалось, что на нас словно кто колпак стеклянный надел. Пропали все посторонние звуки: мерный гул человеческих голосов, наполнявший в это время церковь, бормотание священников, благословляющих куличи, тихое пение хора. Все пропало. Будто в церкви, кроме нас с этой удивительной старушкой, больше никого и не было. Отвечая на ее вопрос, я пробормотала:

– Мама подарила… – И, зачем-то добавила: – Когда институт я закончила, на память…

Старушка смотрела на меня серьезно, внимательно, своими удивительными глазами, из которых исходило какое-то необыкновенное сияние. Кивнула головой и проговорила загадочное:

– Матушка-то твоя померла, а все продолжает защищать тебя, вести своей рукой. Как же не защищать дитятко-то свое? Вот и ко мне тебя привела… Промысел-то Божий… Не просто так.

Я несколько оторопело хлопала на нее ресницами, пытаясь проникнуть в смысл сказанного. Получалось не очень. Точнее, вообще не получалось. А бабулька, порывшись в складках своей одежды, извлекла, к моей радости, браслет и протянула его мне со словами:

– Не бойся потерять в другой раз… Не потеряешь…

Я схватила браслет и, тут же надев его на запястье, принялась лепетать какие-то слова благодарности старушке. Она усмехнулась и, прерывая мое благодарное бормотание, проговорила строго:

– Погоди благодарить-то… – И опять проговорила непонятное: – Это я тебе благодарна должна быть… Пришел час… Освобожусь я от тяжкой ноши. Теперь твоя очередь…

Я вдруг подумала, что бабулька, и впрямь, не в себе. А старушка, разобрав складки одежды у себя на шее, сняла небольшой ключик на обычном потертом шнурке и, протянув мне, проговорила немного торжественно: