Когда его впервые увидел Эдвард Миллер, молодой профессор-психолог с тетрадью в руках и мягким голосом, Дэрил сидел в углу комнаты и рисовал мотыльков. Он царапал их на стенах, на полу, на собственных руках.

Эдвард присел рядом.

– Тебя зовут Дэрил. Верно?

Мальчик не ответил. Только продолжил царапать.

– Почему мотыльки? – осторожно спросил Миллер.

Дэрил замер. А затем, не поворачиваясь, хрипло произнёс:

– Они летают к свету… а потом сгорают. Потому что свет – это ложь.

Миллер записал эту фразу в тетрадь и в тот момент понял: он столкнулся с чем-то, что может изменить его жизнь. Или сломать её.

Клиника, где лечили "сломанных", оказалась местом, где ломали окончательно. Несмотря на белые стены, запах лекарств и улыбки на лицах некоторых сотрудников, внутри всё гнило.

Те, кто приходил сюда "исцелять", часто забывали, что перед ними – дети. Или, может, просто не считали их достойными этого слова.

– Смотри, уродец снова себе кожу дерёт, – услышал однажды Дэрил от женщины в синем халате, проходившей мимо его палаты.

– Страшный до чёртиков. Мать, наверное, с таким и спилась, – ответила ей вторая, моложе.

Они смеялись, не зная, что мальчик слышит. Он слышал всё. Всегда.

Однажды когда другой мальчик – Джонатан, лет на пять старше – плюнул в него и сказал:

– Лучше бы тебя сдали на опыты, – Дэрил не ответил. Он просто смотрел.

Долго, не моргая. И в этом взгляде было что-то такое, что заставило Джонатана попятиться, несмотря на весь показной напор.

Сны усиливались. Они становились не просто кошмарами – они были реальнее реальности.

Каждую ночь Дэрил снова и снова становился свидетелем убийства Мэй. Только теперь не бандиты стреляли в неё. Нет. Теперь – он сам.

В одном сне он душил её подушкой, слыша, как она хрипит, и не мог остановиться – и не хотел. В другом – он бил её кухонной сковородой по голове, снова и снова, пока мозг не стал месивом, а смех в его голове не стих. Иногда он видел, как она стояла у края лестницы, а он медленно поднимал руки и толкал. Полёт. Хруст. Тишина. И каждый раз, просыпаясь, он не чувствовал вины. Он чувствовал… покой.

Он начал записывать эти сны. Маленькими каракулями, обрывками фраз: «Она снова смотрела на меня глазами мертвеца…» «Сначала был страх. Потом – облегчение.» «Я проснулся от запаха её крови. Он настоящий.»

Миллер приходил каждый день. Он пытался говорить спокойно, по-доброму.

– Дэрил, хочешь рассказать мне, что тебе приснилось?

– Нет. Но я это нарисую, – отвечал мальчик и протягивал лист с изображением женщины без лица, окружённой мотыльками, крылья которых были из бритв.

Миллер видел – в этом ребёнке было что-то жуткое. Но и что-то… вызывающее жалость. Он чувствовал себя почти спасителем. Он верил, что ещё может помочь. Хотя сам не замечал, как становился частью этого затянувшегося кошмара. Однажды он спросил:

– А если бы ты мог вернуть время и спасти её… спас бы?

Дэрил долго смотрел на него. А потом тихо, почти шепотом сказал:

– Я бы убил её раньше.

И с того дня, когда Дэрил впервые произнёс это вслух, его тьма начала набирать форму. Ему было девять. Но внутри уже рождалось нечто совсем иное. Что-то, чему суждено будет однажды выйти наружу… и оставить после себя только кровь, мотыльков и вечную тень…

Глава 4. Белый дом на вершине холма

Большой белый особняк, стоящий в тридцати километрах от города Честерфилд, возвышался на холме, окружённый садами, густыми елями и безмолвной ухоженностью. Дом принадлежал семье Хант – состоятельной и респектабельной чете, чьё имя знали все в округе. В их доме всё было подчёркнуто правильным: от аккуратных полос на траве до белоснежных стен, ни разу не знавших трещин.