Дэрил, в свою очередь, вырвался, ударил по столу кулаком и прошипел:

– Не трогайте его!

Воспитатели с трудом оттащили Рэя, который продолжал звать брата, пока его не увели за дверь. Последний взгляд Рэя, полный отчаяния и боли, остался врезан в память Дэрила навсегда. После этого в приюте для Дэрила начался ад. Другие дети дразнили его, называли «сыном шлюхи», «ублюдком с шрамом». Старшие мальчики толкали его в коридорах, прятали еду, а одна из девочек, Лора, два года как старше, однажды швырнула в него тетрадь со словами:

– Ты даже плакать не умеешь, чудовище!

Вечером того же дня двое подростков, Джим и Питер, заперли его в прачечной вместе с Лорой, решив «поиграть». Они начали оскорблять его мать, смеяться, плевать в него. Лора в порыве ярости толкнула его к раковине, а затем кто-то из мальчиков случайно выбил стекло. Дэрил смотрел на него, как заворожённый. Он молча подошёл, поднял острый осколок и в следующую секунду вонзил его в шею Лоре. Она закричала, кровь брызнула на кафель, и девочка с воплем упала, хватаясь за шею. Остался рваный, глубокий шрам.

Педагоги были в шоке. Когда Дэрила вызвали к директору, женщина строго спросила:

– Почему ты это сделал?

Он пожал плечами, а затем хладнокровно произнёс:

– Да лучше бы она сдохла.

После этого случая комиссия решила немедленно перевести его в государственную клинику для душевнобольных.

Так в его жизни появился Эдвард Миллер – молодой, амбициозный профессор психологии, только начинавший практику. Он получил назначение в детском отделение и впервые встретил Дэрила в комнате с решётками на окнах, где мальчик рисовал мотыльков на стене острым гвоздём. Эдвард ещё не знал, с кем имеет дело.

Первую ночь в клинике Дэрил провёл в комнате с решётками на окнах. За стенами раздавались стоны, плач и истеричный смех других пациентов. Кто-то кричал, кто-то выл, кто-то без остановки повторял одно и то же слово. Словно весь ад, существующий на земле, собрался под крышей этого учреждения. Он лежал на койке, не двигаясь, глядя в потолок. Его больше никто не забирал. Он больше никому не был нужен.

На следующее утро начались приступы. Сначала – гнев, вспышки ярости. Он расцарапывал себе руки до крови, а потом просто сидел, наблюдая, как алая жидкость капает с кончиков пальцев на белый пол, оставляя пятна, похожие на цветы. Это почему-то успокаивало. Боль помогала почувствовать, что он ещё живой. Когда врачи пытались с ним говорить, он молчал. Иногда – усмехался. Порой просто пялился в одну точку, словно видел сквозь людей.

А потом пришли сны. Каждую ночь он просыпался в поту, хватаясь за грудь, не понимая, где находится. Во снах он снова и снова видел Мэй.

Его мать стояла в дверном проёме, вся в крови, с пустыми глазницами. Она звала его:

– "Ты ничтожество… ты – ошибка…"

Иногда он видел, как она душила его подушкой, приговаривая:

– "Зачем я тебя родила, чудовище?"

Он пытался закричать, но не мог – во сне его горло будто заливала грязь и пепел.

В других снах она била его ремнём, а затем вдруг превращалась в тёмную тень с красными глазами. Она смеялась, пока он корчился от боли, – смех был как лезвие, царапавшее изнутри. Просыпаясь, он чувствовал не страх – нет. Он чувствовал ярость. Безумную, безысходную ярость на женщину, которая умерла, но продолжала убивать его изнутри.

Со временем сны становились всё более искажёнными. Иногда в них появлялся маленький Рэй, тянущий к нему руки, но каждый раз Мэй оттаскивала мальчика в тьму, бросая Дэрила одного. Он начинал кричать. По-настоящему. Будил весь блок. Тогда его фиксировали, давали уколы. Но сны возвращались. С каждой неделей он становился тише, замкнутее, но внутри что-то продолжало нарастать – как кипящая смола, чёрная и обжигающая.