Он вдруг разрыдался – впервые за все годы.

– Мы никуда не рванем, понимаешь? Никуда.

Утром меня разбудил стук в дверь. Сестра стояла с красными глазами:

– Это ты? – она показала пустую шкатулку. – Мама всю ночь искала бабушкины серёжки…

Я хотел зарычать, прогнать её… но вдруг увидел в её руках билет – "Детский лагерь "Орлёнок". Отменён.

– Серега… – её голос дрожал. – Что с тобой происходит?

За окном проехал чёрный джип Кости. В голове зазвучал голос Дани:

"Завтра привезут новую партию"

Пахло мочой и плесенью. Мы делили с бомжами угол между мусоропроводом и лифтом. Даня сидел, прислонившись к стене, его левая рука была обмотана грязной тряпкой – под ней гноилась вена, расползаясь фиолетовыми пятнами.

– Дай посмотреть, – я потянулся к повязке.

Он дёрнулся, прижав руку к груди:

– Не трожь!

Я всё равно сорвал тряпку. Желтый гной вытек на пальцы, пахнув тухлым мясом.

– Ты с ума сошёл?! Это же гангрена!

Даня усмехнулся, обнажив почерневшие зубы:

– Зато колоть негде больше. Удобно.

Я тащил его в ночлежку для бездомных – единственное место, где могли хоть чем-то помочь.

– Отпусти! – он вырывался, но был слишком слаб.

Фельдшер, бывший военный с пустым взглядом, осмотрел руку:

– Ампутировать надо. Сейчас вызову скорую.

Даня вскочил, сбивая банки с перекисью:

– Я не в больницу! Там моргисты сдают всех Косе!

Он выбежал на улицу, а я остался стоять перед фельдшером, который уже доставал телефон.

Мы сидели на детской площадке, где когда-то в детстве катались на качелях. Теперь они скрипели, как кости старика.

– Слушай, нам надо завязывать, – я тряс его за плечи. – Ты же видишь, во что мы превратились?!

Он засмеялся, кашляя кровью:

– Ты сначала скажи это своему организму.

В его глазах не было ни страха, ни злости – только пустота.

Я ударил его – впервые за все годы.

Даня не сопротивлялся. Просто упал в снег и лежал, глядя в небо:

– Сильнее бей. Может, хоть так выбью дурь из головы.

( 2006)

Костя смеялся, глядя на нас:

– Что, герои, протрезвели?

Он бросил нам два пакетика – один упал в лужу.

– На, сдохните красиво.

Даня поднял свой пакетик, но не стал колоться. Просто разорвал его и высыпал содержимое в снег.

– Всё. Хватит.

Я стоял перед закрытой дверью реабилитационного центра.

– Ты точно идёшь? – Даня курил, пряча гниющую руку в карман.

– Да. И ты идёшь со мной.

Он покачал головой:

– Я уже не спасусь. Но ты – можешь.

И ушёл в зимнюю тьму, оставив меня перед дверью в новую жизнь.

Реабилитационный центр напоминал тюрьму: решётки на окнах, запах дезинфекции и рвоты, глаза пациентов – пустые, как у мертвецов.

Когда мне вручили справку о прохождении курса, медсестра вздохнула:

– Ты тридцать первый за этот год. Возвращаются все.

Я вышел на улицу – солнце резало глаза, как в первый раз после подвала.

Даня ждал у остановки, куря самокрутку из газеты.

– Ну что, новенький? – он окинул меня взглядом с головы до ног. – Ты похож на говно.

Я рассмеялся – впервые за месяцы искренне.

– Спасибо, брат. Ты тоже.

Мы обнялись, и я почувствовал, как его рёбра выпирают через тонкую куртку.

Мы сидели на краю, как в старые времена. Но теперь тишина вместо смеха.

– Помнишь, ты говорил про ангелов? – я затянулся, глядя на закат. – Мы же стали демонами.

Даня сжал моё плечо – его пальцы дрожали.

– Ангелы, демоны… – он плюнул вниз. – Мы просто мусор, который ещё не вывезли.

– Я видел Славку, – внезапно сказал Даня.

Я замер с сигаретой у губ.

– В морге. Костя привёз "посмотреть".

Его голос сорвался, и вдруг – он заплакал. Впервые за все годы.

– Он был… синий. И улыбался.

Я обнял его, чувствуя, как его спина покрывается мурашками.

– Мы не станем такими, – прошептал я.