Глазами, слухом, всем существом она искала человека, которому можно было бы обрадоваться, спросить об отце, брате.

Но молчали пустые окна и темные дверные проемы.

Молчала красная земля, привыкшая здесь к копытам домашних животных, к клювам птиц, к ногам лошадей и крестьянским рукам, слезам и поту. И был беззвучен воздух, еще недавно наполненный живым шумом. У подножия каменной гряды, где сочатся сладковатым запахом цветы малинчи, было, как говорил отец, царство теней. В голубом гробу унесли туда мать. Там, под маленькими холмиками, ждали своего воскрешения, так говорил священник, дети деревни, умершие от болезней и голода. Веронике чудилось, что царство теней, как масляное пятно на рубашке, росло и росло. А сама она, Вероника, тоже уже не живет.

Чей это сгоревший дотла дом? Да, здесь жила одинокая больная тетушка Алисия. Видно, и для нее нашлось место в чьей-то фуре. Сгорела хижина. Торопилась тетушка уехать, не успела собрать свой скарб.

У края фасолевого поля росло одинокое апельсиновое дерево. Оно служило границей, отделяющей землю дона Альвареса от земель крестьянского кооператива. Под деревом Вероника увидела большую круглую яму, успевшую зарасти свежими клочками травы. Яма походила на огромную воронку. В дождевой воде, на самом ее дне, плавал желтым брюхом вверх детеныш крокодила. Широко растопыренные коготки на лапах, приоткрытая с острыми зубами пасть. Следы на сыпучих склонах ямы подсказали, как долго он боролся за жизнь.

Размышления Вероники прервал звонкий петушиный крик.

И знакомая красная лохматая рубаха завертелась вокруг девочки. Увидев Пинто[11]^>, Вероника тут же сбросила с себя тяжесть мертвящей боли, пустоты, обиды. Нужно же было, наконец, сегодня убедиться, что небо, солнце и сельва на месте, что дышать – это прекрасно, и не все люди убиты, не все ушли.

А Пинто все кружил и кружил, распаляясь в своем петушином танце.

Вряд ли кто-нибудь в деревне задумывался, кто виноват в слабоумии этого парня. Несчастные родители? Злые люди, что опоили его каким-нибудь убивающим душу зельем? Или бедность виновата, что погублена его голова, – голод, вечные болезни, один врач на всю округу?

Пинто был совсем не похож на латиноамериканца – длинный, тонкий, с развивающимися белыми волосами и широкой мягкой бородкой. Никто не знал, откуда он появился в долине. Пинто не помнил своего имени, не знал, сколько ему лет. Когда к нему обращались, он виновато пожимал плечами и улыбался, как человек, у которого помимо его воли просят прощения. Пинто жил под навесом, где когда-то держал коров разорившийся вакеро[12]^>. Он всегда ходил в одной красной рубахе. Сквозь дыры в штанах были видны сильно жилистые ноги.

Женщины при виде Пинто краснели, мужчины избегали его. И только дети, завидев, кричали: «Пинто, покажи петуха!» И Пинто показывал, кудахтал, руками изображал крылья, пригибался до земли, показывая, как дерутся петухи.

Разум ему заменяла доброта.

Он и сейчас чувствовал, как нужен этой знакомой девочке его петушиный танец. Он без устали кружился вокруг Вероники, пока не увидел, как уходит из ее глаз холодная остекленелость и возвращается теплый, глубокий огонь.

Тогда Пинто упал на землю и, лежа на земле, пропел:

– У Кролика уши длинные, да зубы волчьи. – Дышал он при этом глубоко, взахлеб.

Пинто часто приходил на ранчо дона Альвареса. С Сесаром они мастерили ловушки для ловли обезьян, которых Пинто потом таскал на базар в Сан-Рафаэль. Возвращался он с подарками для детей. «Ты хоть бы штаны себе купил», – говорили ему. «Ничего, – смущенно прятал глаза беловолосый Пинто, – я и так проживу. – Но, испугавшись, торопливо добавлял: – ведь вы не прогоните меня».