– Панас, а какие на Сечи, к примеру, увеселения? – перебил Януш расходившегося запорожца. Видя, что тот не совсем понял его польскую речь, панич повторил: – Ну, забавы, какие?

– Забавы? – Чгун задумался и, наморщив необъятный лоб, прикрыл очи. Явственно привиделись ему морозная зима и скованный льдом Днепр…

…Идут последние дни Филипова Поста и на заметённую снегами Сечь отовсюду начинают стекаться ватаги запорожцев. Полупустые по зимней поре курени наполняются шумной братией. Всё оживает, везде встречи старых товарищей, всюду жаркие объятия, крепкие рукопожатья и хлопанья по крутым плечам. Но хмельных не сыщешь – пост. Отовсюду разноситься козацкая речь: «Навики Богу слава! Почеломкаемся182, пан Святы́й!», «Га!? Да ты ли цэ, пан Рога́чик?!», «Ей-бо, друже Васы́лько! а ведь я почитал, шо минувшего году, колы шарпалы183 Бешикташ184, утоп ты в море!».

Со всех зимовников и хуторов тянуться на Сечь санные обозы с разного рода припасами, и гонят целые гурты всякого скота, предназначенного для праздничного стола.

Над Сечью, пробудившейся от сонной одури зимней спячки, сотни дымов и рев забиваемой в предместье скотины.

И вот канун Рождества Христова! С вечера, присмиревшие и чинные козаки, принаряженные в самое чепурное убранство и при оружии, собираются вокруг сечевой церквы. Тесно стоят омноголюдевшие курени, и сквозь клубы выдыхаемого на крепком морозе пара мреют непокрытые, чубатые головы.

Как только завершается праздничная служба и из церквы с пением выходит сечевой клир и старши́на с почтенными стариками, все курени, развернув хоругви, присоединяются к крестному ходу. Несколько тысяч луженых глоток поют так сурово, гулко и стройно, что в предместье у торгашей-иноверцев замирают сердца, и мороз продирает по коже.

По завершению крестного хода, со всех четырёх окон церковной колокольни разом дают залп пушки, и козаки зачинают палить в воздух из всего, что ни есть под рукою.

А уж после этого, сечевики садятся за накрытые в куренях столы и вознаграждают себя за долгий пост так, что пот прошибает!

После праздничного застолья особо завзятые гуляки, сбившись в ватаги, в складчину нанимают в предместье возниц с санями и, повалившись кучами в шкуры, отправляются гулять на волость – в Канев, Переяслав, Чигирин, Черкассы.

До двух недель сечевики шумно бражничают, чудят и гуляют. Об той поре во всём христанском мире едва ли найдутся другие такие беззаботные головы, как козацкие! Напиваться тихо и уныло – не в запорожском заведении, и потому пыль в очи пускается такая, точно последний день на белом свете осталось прожить.

Появление запорожцев, окружённых лирниками, песенниками и целым хором музыкантов, пробуждает средневековые города от спячки обыденной жизни, и шинкари, предвкушая прибыток, обыкновенно загодя готовятся к этому событию. Шумные ватаги запорожцев в сопровождении толпы праздных зевак обходят все городские торжища, из козацкого молодечества и для потехи откупая всё, что попадается под руку. Бочки с горелкой и варенухой опорожняются одна за другою, и каждый приставший к процессии христианин может рассчитывать на дармовую выпивку…

– Панас! Я про забавы тебя спросил… – потерял терпение юноша.

– Забавы? – очнулся Чгун и огляделся вокруг невидящим взором. – Да какие, панич, на Сечи забавы? – с досадою пробасил козак. – Разве добыча зверя да рыбы? Ну, ещё молодые козаки затевает скачки об заклад, стрельбу по фигурам и рубку на тупых саблях. А сивочупринное, степенное рыцарство любит, лёжа на боку, курить тютюн, играть в кости да слушать лирников, а не то нанятый вскладчину хор церковных певчих. Да, вот ещё: в воскресные дни, после праздничной церковной службы, курени, затевают на майдане промеж себя многолюдный кулачный бой, в коем, ежели ты лантух