– Весьма сурово! – поперхнулся Ян.

– А как панич себе думал?! – Шама́й протянул юноше пляшку с горилкой.

– Посвятивши себя единственно делу рыцарства, мы неохотно занимаемся чем-либо иным, кроме оружия, но, имея нужду в ремеслах, купле и продаже нужных вещей, рукодельях и искусствах разного рода мы дозволяем некоторым козакам обжениться и заниматься этим, но с тем, чтобы таковые, вместе с женами и детьми жили вне Сечи, на хуторах. Эти изгнанники составляют особенное, подданное сословие. Прозвище им – сидни, зимовчики либо гнездюки. Им дозволяется селиться в пределах Запорожья и заниматься скотоводством, ремёслами, хлебопашеством, промыслами и торговлей. Но их главная обязанность – кормить Сечь. Выставляют их и в бекеты и на кордоны, обязывают чинить на Сечи строения, но на войну призывают только в исключительных случаях. Но уж тогда, невзирая на семью и хозяйство, они обязаны тотчас явиться в Кош, с добротным военным снаряжением и, имея при себе всё необходимое для похода.

– А как же, милостливый пан, племя ваше не пресекается, коли вы женщин чураетесь? – подивился Ян возвращая наполовину опорожнённый сосуд.

– А кто мешает запорожцу дитя та́к прижить? – хмыкнул Шама́й. – На Руси бессчетно вдов и девиц, которые никогда уже не будут выданы замуж.

– Отчего? – не понял поляк, несколько осовело глядя на Шама́я.

– Оттого, что поруганные, порушенные во время войн и набегов. Хотя обычай и не дозволяет приводить на Сеч женщин…

– А я слыхал, что вы с набегов на Крым и Анатолию берёте женщин, – неожиданно перебил Шама́я Ян, которому крепкий козацкий сикер ударил в голову.

– Хм… – опешил Шама́й. – Бывает. Всё что добыто с боя, будь то оружие, конь или ясырь, ежели только он не нашей веры – всё дуваниться промеж товарищей честно. И уж коли досталась тебе полонянка, твоё дело, ка́к с нею поступить. Коли она знатного или богатого роду – можешь затребовать за неё окуп187, а нет, так убей либо продай или обменяй, а хочешь – так отпусти. И вмешиваться в это не в праве хотя бы и сам ясновельможный пан кошевой. Ежели удаётся довести полонянок до Запорожья, то их частью покупают жиды-перекупщики или знатные ляхи, а частью некоторые козаки без огласки селят по хуторам. Только я тебе, Януш, наперёд скажу, я этого не одобряю! Возня с бабами приобретению веса в среде честного рыцарства не способствует. Всякая баба, по моему разумению – ведьма…

Шама́й умолк, прислушиваясь, как звякают на зубах его коня удила.

– Так вот, хотя обычай и не дозволяет приводить на Сеч женщин, но не возбраняет всякими способами отовсюду привозить детей мужского пола. Вот потом их отцы и приводят, говоря обыкновенно: «От гляньте, браты, яких я вам соколив прывив188»! И никто не спрашивает, откуда у безжённого козака взялись «соколы». И не суть, которая баба выпустила их на божий свет, хотя бы и некрещёная татарка, ибо козацтво по батьке ведётся.

– Так на Сечи – всё сплошь козаки? – спросил Ян, обескураженно сдвинув шапку на затылок.

– Почти что так. Но не всякий сечевик – козак. Мы принимаем любого, которому бог дал силу и смелость. Промеж нас живут наши побратимы с Дону и даже имеют свой, собственный, Динский курень; прибегают во множестве реестровые и городовые козаки с Гетманщины, по той поре, когда ваш пан-лях им хвост прищемит. Ну и на́плыву189 народов и племён всяких бывает изрядно: семиградцев190, крещёных татар, литвин, ляхов, москалей, волошин191, франков192 и ещё бог знает кого! Но! человеку пришлому сделаться сечевым рыцарем так же просто, как бесу, – Шама́й, поворотившись лицом на восток, перекрестился, – войти в церкву в престольный праздник.