– Януш, а отчего у вас прозвание Лисецкие? От хитрости, сему зверю присущей?

– То история древняя… На гербе рода нашего, к коему принадлежит более двух сотен семейств шляхетских, лис был с времён незапамятных. А отчего и как, то теперь уже никто не помнит. А вот копьё добавилось, когда предок наш, муж благородный, на поле Марса оказал отчизне памятную услугу. Сам круль Казимир Справедливый175 после победы, одержанной над ятвягами на Мзуре, даровал ему в герб этот новый знак отваги за то, что он с малым отрядом, окружённый неприятелем, дал сигнал брошенным вверх копьём с зажжённой серой, и тем спас себя и воинство от погибели…

Сирота Чгун, задетый за живое древностью рода шляхтича, знавшего своих предков в восьмом колене, заметил:

– А у меня всей родовы – Нэнька-Сич176 да Великий Луг-батько… – после чего засопел и закурил люльку.

Некоторое время ехали молча. Ян подумывал, что не мешало бы узнать поболе о том месте, в котором ему теперь предстояло обретаться.

С таковым вопросом он прямо обратился к новому своему товарищу:

– Панас, друже, ты бы рассказал про Запорожье!

Чгун, как всякий запорожец, неприветливый на первых порах к постороннему человеку, попервой заговорил весьма неохотно, с грехом пополам связывая польские и русинские слова, но затем мало-помалу смягчился, и суровый его лик постепенно начал принимать живой вид.

– Да разве у нас так, как в вашей тесной земле лядской? – Панас вынул люльку изо рта и довольно презрительно сплюнул на сторону. – Что ты! У нас – простор и воля! У нас – Днепр! По козацким землям течёт он вёрст с пять-сто! Островов на нём – несчётно! Все берега, окромя порогов, коих числом девять, сплошь покрыты топкими плавнями, заросшими непролазным очеретом. В плавнях берём мы и лес, и сено, и рыбу, и зверя, и воск, и мёд. А самая знатная плавня – Великий Луг! Начинается она на Левобережье, как раз против острова Хортица177, и тянется вниз вёрст на сто, до самого Микитина Рога178. А той птицы в плавнях – Боже Великий! Как поднимутся с земли – солнце застилают. А раков?! а рыбы?! Да у вас и в помине нет таковой рыбы! Та рыба, что у вас, то так, сор против нашей!

– Ну и брехун же ты, Панас, – звонко, будто пригоршню серебра по каменному полу рассыпал, рассмеялся панич.

– Ей-бо! Истинный крест, не брешу! – забожился Чгун. – На Домоткани179 я раков ловил… просто штанами! А на Орели180 я в одну тоню181 вытаскивал по две тысячи рыб, так что на весь курень хватало! А мёду?! У нас больше всёго меда от дикой пчелы, она везде сидит, и на вербах, и на очерете. Мы их прямо дуплами вырубаем. Бывает, медведи, добравшись до мёда, околевают, обожравшись. А того зверя?! Сила! Волки, лисицы, барсуки, дикие козы – так и пластают по степи. А дикие свиньи?! Такие гладкие да здоровые, что шесть козаков насилу на сани поднимают! А степь?! – перегибаясь в седле, жарко дышал на поляка луком и табаком раздухарившийся Панас. – Вы, ляхи, степи настоящей сроду не видели! А вот ещё: есть дикие кони, они целыми табунами ходят по степи, так, что их на дальности расстояния можно принять за татарский чамбул. И упаси тебя боже натолкнуться на них, едучи на кобыле! Ежели который жеребец из табуна почует кобылу – побьет оглобли, поломает возы, а кобылу за собою непременно уведёт!

Ян, как всякий истый поляк, услышав о лошадях, тотчас оживился.

– А объездить дикого коня не пробовал?

– Пробовал, – Чгун безнадёжно махнул рукою с подвешенной на петле нагайкой, – Всё без толку. Дикого коня усмирить не можно, он либо убежит, либо сдохнет, – Панас рассмеялся. – Чисто запорожец! не может, скурвый сын, жить в неволе! И хотя жеребята их могут сделаться ручными, но, ни до какой работы не способны и, ни к чему не пригодны, разве только на убой.