— Токмо Светослав Никитич, господин, — согнувшись пополам в поклоне, пролепетал растрёпанный, похожий на сгорбленного старичка в обносках, родственник домового. Отпустил его рукой, подхватив полотенца да ритуальный веник.

Веники на Агриппу собирали из разных деревьев. Ветка берёзы, ветка ольхи, ветка ивняка — каждое дерево со своим умыслом и силой. Одним было положено в бане париться, вторым скот оббивать, чтоб не хворал весь год, да Тёмные не таскали (как будто удержит нас жалкий берёзовый прут), а третий кидали через плечо, выйдя из парилки. Если упал вершиной в сторону погоста — помрёшь в течение года, прямой дорогой к Чернобогу на поклон.

«Что-что, а веник Ганна собрала знатный! Не зря нашим девкам смолоду в головы втолковывают, как надо и что каждая его часть значит».

— Ганна одарила никак? — словно прочитав мои мысли, насмешливо уточнил развалившийся на банной лавчонке друг. Его деревянная кружка, размером чуть не с лохань, приятно обволакивала ароматом медовухи.

— Завидуй молча. — Небрежно кинув полотенце в друга, занял скамью напротив Светослава, зачерпнув чаркой из бочонка рядом. — Хороша медовуха.

Настроившись на приятный вечер без баб и их дури, расслабился, откинув голову на бревенчатые стены. Пар приятно пробирался под кожу. Не успел пригубить медовуху толком, как послышался протяжный вой, грохот и взрыв откуда-то со стороны входа. Парную тут же обдало жаром вспыхнувшего пламени, языки огня слизали веник, голодным зверем набросились на почерневшее полотенце.

«Знатно занялся огонь, зараза!»

Полыхнуло так, будто бензином облили и подожгли. Огонь стеной отделил нас со Светославом от выхода, гарь тут же наполнила небольшую комнатку парилки, и без того душной донельзя.

— А вот и Лиходеев явился. — Давясь смехом, проклятущий змей нежился в пламени, будто в парном молоке мамка купала. Повезло же твари ползучей — огня не бояться!

— Светка, туши, мать твою! — задыхаясь от дыма, заорал я, ливанув из стоящей рядом лохани на перекинувшийся на мою лавку огонь. Убить меня, конечно, не убьёт, но гореть заживо — так себе удовольствие, даже зная, что в итоге не сдохнешь.

— Скучный ты, Кир, как старый дед, — послышалось ленивое из-за дымной завесы, но огонь сразу же пропал, только Горынычева саламандра, довольно шипя и облизываясь, развалилась на каменном полу.

— Ещё раз назовёшь меня бабским прозвищем, лично твои яйца перебью, — напомнил Светослав, но в голосе всё ещё плясали смешинки. Мы оба знали, что он мне навредить не сможет никогда. Присяга есть присяга.

Я хмыкнул, возвращаясь на обгорелую скамью. Когда появилось это прозвище, уже и не вспомню. Наверное, ещё с детства повадился дразнить друга Светкой, сокращая его имя на бабский манер. По юности он бесился смешно, даже как-то порывался навалять мне, но только сам же и пострадал — получил обратку за нарушение магической клятвы. Издревле Горынычи служили охраной при Чернобоге, а значит, и при Кощеевых. Потому и не могли бунтовать против тех, кому принадлежали их жизни.

— Сорян, мужики, это не я — всё гены виноваты. — В дверном проёме появилась вечно довольная рожа Тима, всегда и везде опаздывающего. Он даже родиться, и то опоздал! Пересидел, дурила ленивая, две лишних седьмицы.

— Ты хоть предупреждай, Лиходеев, а вдруг были бы не одни?

— И подумаешь! Ты в скромники, что ли, заделался, Кир? Вот это новость для «Правды Лукоморья» (местная газета. — Прим. авт.). Сдать тебя, что ли, журналистам с потрохами? — Не найдя, куда приземлить свой зад, Тимофей пихнул в бок Света, чтоб тот подвинулся. Моя-то скамья обгорела чуть не до половины, сам еле разместился.