Молча наблюдала, не решаясь почему-то высмеять или усомниться. Сейчас я как будто бы вернулась в детство, когда отчаянно верилось в волшебство и магию.

«Хочу чудес!»

— Пей, внученька, — ба налила чай в две глиняные кружки, расписанные старинными символами и симпатичными цыплятами, — пей.

Замотавшись в простыню, уселась за стол, где вместе с чаем на белой скатерти стоял мёд, пироги, малиновое варенье. И так было уютно, тепло и спокойно, как давно не было.

— А это, — бабуля протянула тоненькую цепочку с аккуратным медальоном, — подарок. Как будешь в логове том кощеевском, носи не снимая. Там — ткнула пальцем на медальон, — адамова голова, корень сильный, чародейский, поможет нечисть затаившуюся и вражескую увидеть. Убережёт.

— Спасибо, родненькая, — чмокнула бабулю в морщинистую щёку, — хорошо, что трава, а не зуб, да?

Бабушка шутку не оценила, покачав головой.

— Пей сбор да спать укладывайся, — ворчливо поторопила она.

Сделав осторожный глоток, приготовилась к тому, что странный чай будет горчить, ведь столько там было намешано с щедрой бабкиной руки, но, к удивлению, он был практически прозрачным, сладковатым и очень ароматным.

— Хор-рошо-о-о, — протянула, довольно жмурясь. — Осталось только выспаться.

К ночи, нежданно-негаданно, разразилась гроза, и когда я, разморённая, лежала в тёплой постельке, почти провалившись в сон, в грозовых всполохах чудилось мне странное: и сон то был, и не сон одновременно. Встать хотела, но не могла, слово сказать — а язык будто бы к нёбу прилип. Зато видела и слышала ясно, словно что-то дополнительно во мне подключили: по моей комнате деловито расхаживал Васька, за ним бочком, периодически сбиваясь с шага и подпрыгивая, плёлся Яким. Котейшество раздражённо дёргал хвостом, ворча:

— Где вы Ягу размалёванную видели? Понабивала претани* (Претани (кельт. pretani) —раскрашенный, татуированный. — Прим. авт.), небось и на срамных местах пустого места не оставила. Ну не дура ли? — спрашивал он ворона. — Вот скажи, ну какая она знающая? Магии в ней на ноготок, а дури на целую голову!

Но ответил ему не птиц, а как будто бы сам дом, почему-то женским голосом:

— Всё равно наше дело — беречь девочку, Навь не отпустит, как только почувствует, да и остальные… охочие. В наши дни ребёнок Иноземья — редкость и ценность, самое дорогое сокровище обоих Миров. А она молодая ещё, не инициированная. Вот поживёт, воздухом нашим подышит, да по дорожкам побродит — вернётся всё. Не серчай, Васиссуарий Венедиктович, всему своё время. Что до претани, так сами мы и настояли, вон заговорный щит держит как, комар носа не подточит.

Васька горестно, совсем по-человечески, вздохнул:

— Ну на кой ляд остальное-то домалёвывать было?!

— Мода такая, — важно добавил Яким. — Мода-а.

— Тьху, а ты, смотрю, экспертом заделался, а, Яким? — Котейшество не то плюнул, не то чихнул. — А завтра она в гнездо разврата пойдёт, между прочим! Там таких — кукол размалёванных — через колено и …

— На руку всё, хорошая маскировка, батюшка, — пророкотала изба. — Никто не поймёт сразу, а нам — время на подготовку. Девочка не пустоголовая, вон сколько годков-то набежало, а душа и тело чисты, мужчины не знавши.

— Кто знает, к добру ли, — продолжал ворчать пушистик. — Так её ценность ещё больше возрастает. Одна надежда на то, что хоть тут поможет размалёванность её. — Кот прыгнул на кровать и, приложив лапу к моему лбу, словно мерял температуру, заглянул в осоловевшие глаза, изрёк: — Спи, малахольная, рано тебе слушать разговоры Древних. Спи.

«Чудно-о», — подумалось мне напоследок, перед тем как я действительно провалилась в сон.