Кошмар в кабинете химии Марина Крамская

Серия «Самая страшная детская книга»

В последний учебный день перед весенними каникулами мы надеялись, что Михал Саныч – наш химик и классный руководитель – отпустит нас пораньше. И он отпустил. Но не по доброте душевной, а потому что Нинка хлопнулась в обморок.

Она всегда была тощей как щепка, ни одной выпуклости на теле, на месте живота – впадина, только нос клином топорщился посередине лица. Никому она не нравилась: закладывала нас направо и налево, девчонки ее даже побить хотели, но я их отговорила. Не струсила, нет, просто Нинка бы снова наябедничала, и ничего бы они не добились. Да и жаль ее стало.

Так вот, шел урок химии. Ну как шел – тянулся жвачкой, от асфальта к подошве. Михал Саныч объяснял нам задание на каникулы, а я чертила на полях «косичку». В лампе над головой бился то ли мотылек, то ли муха, тихо постукивая о плафон крыльями. «Косичка» уже дотянулась до последней клетки, когда раздался жуткий грохот.

Я даже не сразу поняла, что случилось, – вынырнула из полусна и завертела головой – что? как? А потом увидела руку в проходе между партами – тонкую, кожа и кости. И кляксу черных Нинкиных волос. Никто не бросился ей на помощь, зато Таня-Танк завопила, прижав ладони к щекам. И этот крик испугал еще сильнее: она шла на золотую медаль, и нервы у нее были совершенно железные.

Зато Михал Саныч мгновенно сориентировался, рухнул на колени рядом с Нинкой и стал щупать ее шею. Он в целом походил на шкаф или скорее даже на комод – приземистый, на толстых коротких ногах, к тому же носил длинный пиджак, из-за которого казался еще более непропорциональным. Так вот, он нащупал у Нинки пульс и отправил Таню-Танк за помощью в медпункт, чтобы та перестала вопить. Потом осторожно похлопал Нинку по впалым щекам. Лицо у нее было белее молока, и тогда я впервые подумала: а что, если она прямо сейчас, прямо здесь умрет? Кони двинет, как сказал бы Серый. Белые тапочки примерит.

Мне сразу представилось кладбище и как мы, все двадцать человек, стоим у раскопанной ямы: девочки в черных платьях, мальчики держат черные зонты, и седой пастор читает прощальную речь. По крайней мере, именно так всегда происходило в моих любимых сериалах. А потом мы плачем навзрыд и виним себя в смерти Нинки. Пусть она ябедничала, пусть ни с кем не дружила, но ведь она ЧЕЛОВЕК, и мы должны были ей помочь. А что, если и вправду кого-то из нас обвинят? Что, если найдут ее дневник и выяснится: это мы, мы все виноваты? Такое я тоже видела в сериале, и мне бы страх как не хотелось оказаться убийцей.

Все эти мысли варились и закипали в моей голове, пока голова Нинки на тонкой шейке моталась из стороны в сторону от пощечин Михал Саныча. От нее прямо-таки веяло могильным холодом. Конечно, мы не любили ее, презирали, а порой и ненавидели, но представить, что Нинка больше не посмотрит на нас, не наябедничает… Ох, что будет!

А ее родители? Я их видела на собрании, когда Михал Саныч разрешил мне присутствовать, как взрослой. От Нинки пришли и мама, и папа. У мамы было опухшее лицо, будто она долго плакала, красные глаза, и она беспрестанно терла кончик носа, отчего тот тоже покраснел. Папа смотрел исподлобья, мрачно, как какой-нибудь коршун. Он скрестил руки на груди, а под конец собрания совсем низко опустил голову и захрапел. Нинкина мама толкнула его в бок, на что он немедленно, не открывая глаз, выдал ей затрещину. Остальные родители промолчали, но чувствовалось, как им неловко.

Нинкиной маме тоже стало неловко, она сжалась и захлюпала красным носом. С собрания они, тем не менее, ушли под ручку и слегка покачиваясь, будто под неслышную музыку. Я подумала, что у них, наверное, какие-то неприятности.

– Одна у них неприятность, – вздохнула моя мама, когда по дороге домой я спросила, что она думает о Нинкиных родителях. – Водка называется.

Мне тогда стало до смерти жаль Нинку, но на следующий день она снова заложила нас, когда мы списывали домашку в туалете, и жалость прошла.

Тут веки у Нинки задрожали и медленно приоткрылись. Карие глаза уставились на Михал Саныча с удивлением, перерастающим в ужас. Она, видно, быстро поняла, как теперь ее будут дразнить, и так густо покраснела, словно из бани вышла. Химик помог ей сесть и басовито посоветовал:

– Ты подыши, успокойся. Ничего страшного не случилось. С каждым бывает.

Она кинула на нас выразительный взгляд, словно всех сгребла в одну сеть, а мы молча уставились на нее. Хотя видно было, как у Алины, например, так и просилась на лицо гаденькая ухмылка. Нинка, конечно, была ябедой и плаксой, но мне показалось, что издеваться над ней сейчас – даже как-то низко.

А она неожиданно вскочила на тощие ноги, похожие на ходули, и выбежала из класса.

– Нина! – Михал Саныч поспешил за ней, оставив нас одних.

– О-бал-деть! – по слогам, нарочито медленно выговорила Алина. – Ну Баранкина дает, думает, самая хитрая! Небось домашку не сделала, а Михал Саныч сегодня с начала списка обещал пойти, вот и устроила себе «освобождение».

– Это не дело, – прогундосила Рита, лучшая Алинина подружка, или, как ее звали за глаза, «Рита-Прилипала». – Нечестно так, других подставлять.

– Саныча она, может, и обманула, но нас не проведешь, – Алина поднялась со стула и обвела высокомерным взглядом притихших одноклассников. – Надо ей объяснить, что никто за нее отдуваться не обязан, правильно? Ее очередь отвечать – так нечего прикидываться больной, а не то можно и впрямь…

Она замолчала, поскольку дверь в кабинет открылась и вернулись Михал Саныч с Таней-Танком, а Нинка, видимо, осталась в медпункте. Химик бегло оглядел наши лица и вздохнул:

– С Ниной все в порядке, – «успокоил» он, не подозревая, что большинство из нас его заверения злят, а не утешают. – Просто переутомление. Надеюсь, за каникулы она отдохнет и наберется сил. Как и все вы.

Мы закивали. При всем при том, Михал Саныч был, хоть и препод, но добряк, каких поискать, и его не хотелось подставлять, срывать ему уроки, как остальным учителям. Так что, хоть наш класс дружным назвать было никак нельзя, но в отношении Саныча мы оставались единодушны, а он платил нам выездами на природу с шашлыками и гитарой. Заодно никого из нас не закладывал родителям, предпочитая обсудить проблему наедине и вместе поискать решение. В общем, Саныча мы уважали и потому убедили, что сочувствуем Нинке, но я знала: так просто это событие не оставят.

С урока нас отпустили, а я, повеселев и даже как-то забыв о Нинке, спустилась в столовую за последней на ближайшую неделю ватрушкой – наша повариха Зулейха пекла их так, что можно было проглотить три подряд и не заметить. Столы пустовали, последний урок еще не закончился, так что я, получив заветную ватрушку и доброе напутствие Зулейхи, села в дальнем углу.

Ватрушка лежала на сколотом по краям блюдце, румяная, с запекшимся кружком творога по центру и капелькой малинового варенья сверху. Сглатывая слюну, я полезла в портфель за салфетками, протерла руки и приготовилась вкусить райское блюдо, как тут же с визгом подскочила на ноги.

На вершине, прямо на малиновом пятне невозмутимо потирал лапки здоровенный рыжий таракан. Его длинные усы мягко колебались, а две пары ног увязли в варенье. Я схватила в охапку рюкзак и отскочила на добрые пару метров от стола.

– Что такое? – тут же примчалась на мой вопль Зулейха. – Ай-я-яй! Негодяй какой! А ну пшел, пшел, кому говорят!

Таракан лениво отклеился от ватрушки и, оставив след из красных липких бусинок, как ни в чем не бывало скрылся под столом.

– Развелись, паршивцы, – ругалась Зулейха, опасливо косясь на меня. – Сейчас новую тебе дам. Ты только не говори никому, ладно? Они на днях появились, мы их живо вытравим.

– Спасибо, не надо, – буркнула я.

Аппетит у меня напрочь отшибло, но что куда хуже – я рисковала больше никогда не захотеть волшебную ватрушку Зулейхи.

Не успела я надеть куртку, как откуда ни возьмись появилась Таня-Танк, дернула меня за рукав и потащила в кружок девчонок, собравшихся возле женской уборной.

– Серый все подтвердил, – увещевала Алина, стоя в центре круга, будто дрессировщик на арене цирка. – Нинка еще в школе, прячется. Нужно ее проучить, сегодня, обязательно. А то после каникул забудется, и она решит, что мы ничего не заподозрили. Ну, кто со мной?

Быть заодно с Алиной означало быть на вершине мира. А те, кто отказывался, катились под откос, со свистом и грохотом, и не в последнем вагоне, а в кабине машиниста, чтобы отчетливо видеть приближающийся конец. Разумеется, никто не хотел такого путешествия, и потому чаще всего без разбора соглашались с любым Алининым предложением, опасаясь ее дружков. О них мы знали немного, но достаточно, чтобы не лезть на рожон. Старшеклассники, на уроках физкультуры они часто зависали на турниках, подтягивались, отжимались и демонстрировали всем желающим и нежелающим свою силу. Таким попадешься и пиши пропало, сломают надвое, как ветку какую-нибудь, и ничего не докажешь, только хуже сделаешь.

Девочки принялись рьяно вскидывать руки. Все как одна – никто не хотел выпасть из этого тесного кружка и оказаться по Нинкину сторону баррикад. Риткиным взглядом из-за Алининой спины можно было выжигать по дереву, будто если бы она заметила, что чья-то рука дрожит от неуверенности, этот кто-то стал бы в очередь на расстрел за Нинкой. Она была Алининым «Санчо Панса» и вела для нее блокнот со списком всех когда-либо провинившихся.

Вперед