– Сегодня слушаем дело несогласных, – пробасил он не своим голосом, когда все опустились на места. – Господа Добролюбов и Двукраев считают себя выше закона. Хотят свободы. Хотят уехать. – Матвей смерил парней долгим презрительным взглядом. – Виновны. Бросить их в озеро с камнями на шее.

Зал зароптал.

– Что? – вскричал Денис. – За что?

– Это произвол! Самодурство! – надрывался Эрнес; вены у него на лбу вздулись. – Где защита? Где адвокат?

Матвей позволил им голосить, а сам наслаждался их беспомощными воплями. Крики осуждённых не подрывали его власть, лишь внушали другим страх. Пока никто из зала не смеет подать голос, угрозы нет.

Вдруг толпа за ограждением заволновалась. В центре людского моря вспыхнул факел. Поднялся гвалт. Началась давка. Факелом оказалась Марина Полунина. Она подожгла свои длинные волосы и спокойно дожидалась, когда пламя займётся на одежде. А люди вокруг сходили с ума…

– К порядку! – взревел Матвей и грохнул кулаком о стол.

Околдованные приказом, собравшиеся окаменели и молча уставились на горящую свечой Марину. Они глядели на неё по-рыбьи выпученными глазами, а изо рта и ушей у них текла вода.

В конце концов Маринин крик разрезал тишину. Рядом с ней тут же засуетились Камилла с Настей. Размахивая руками, они то ли тушили, то ли, наоборот, раздували огонь. А Марина всё вопила, сгорая, точно Жанна д’Арк на костре.

Люди, стоявшие вокруг них немым кольцом, давились водой, сопротивляясь её ходу. Зал загудел от тихого, перемежающегося кашлем шёпота. Народ со страхом и любопытством наблюдал, как Марина теряла объёмность, становилась плоской, словно лист бумаги. В конце концов она с шелестом легла на пол. Быстро подскочив, Камилла скрутила двумерную Марину в рулон и передала какому-то человеку, а тот с добычей подмышкой выскользнул из зала.

В очередной раз обрушив кулак на стол, Матвей обуздал взбунтовавшийся народ. Тонкие ручейки вновь полилась из ушей и ртов. Они больше не думали за себя, а отдались во власть воды. Лишь Настя с Камиллой противились Матвеевой воли. Разделившись, они поодиночке прорывались к дверям сквозь стадо живых утопленников…

Проснувшись, Матвей нехотя разлепил глаза. Его окатило ледяной волной ужаса. Дыхание спёрло. У него в ногах на кровати сидела покойная Аделаида Генриховна и исподлобья сурово глядела на него своими разномастными глазами. Её фигура была соткана из движущихся теней, а лицо выделялось белым пятном. Внезапно она разразилась каркающим смехом; мускулы под её мертвенно-бледной кожей заходили, точно черви закопошились в трупной плоти. Парализованный страхом, Матвей всё пытался шевельнуться. Казалось, если он останется лежать, то умрёт.

– Пылью тебя соблазняют, а согласишься, застращают, – прозвучал замогильный голос посреди мечущихся мыслей Матвея.

Искривившееся в гримасе лицо Аделаиды Генриховны подалось к Матвею и…

Наконец, он вздрогнул и подскочил на кровати. В комнате, кроме него, никого не было. Худшей ночки ему на памяти не выпадало. И кошмар, и сонный паралич.

После полуночи, когда все домочадцы уснули, Роза тихонько выскользнула из своей комнаты и прокралась в Маринину. С того момента, как следователи ушли, в голове у неё поселилась навязчивая мысль: нужно было рассказать обо всём, ведь каждая мелочь может оказаться важной.

Что ты здесь делала перед уходом?

Роза остановилась ровно на том месте, где стояла вчера, когда просила Марину одолжить кофту. Она живо представила прошлый вечер. Между штор в спальню проникали лучи лежавшего на соседней крыше солнца. Марина в джинсах и стянутой в узел под грудью жёлтой футболке склонилась над столом. Кажется, она убрала что-то в карман. Роза помнила тихий стук закрывшейся крышки.