Её голос изменился, он стал резким, твёрдым, словно сталь, обточенная холодом:

– Ты уверен в своих словах?

Эндориан кивнул, его лицо оставалось суровым, но в глазах читалась боль. Он протянул ей письмо, вложив его в её руки с осторожностью, словно это был не просто лист бумаги, а что-то куда более значимое.

– Это были слова посыльного, – сказал он, его голос чуть понизился. – Прочти.

Катарина посмотрела на конверт, который теперь лежал в её руках, и провела пальцами по его краю, чувствуя печать. Она не спешила, как будто этот короткий момент тишины между ними давал ей время собраться с мыслями перед неизбежным.

Катарина крепче сжала в руках конверт, на мгновение задержав дыхание, чтобы подавить нахлынувшие эмоции. Её пальцы, слегка дрожащие, аккуратно разломили печать. Конверт открылся с едва слышным шорохом, и она извлекла письмо. Бумага была плотной, запах её отдалённо напоминал родной Альфарис – смесь морозного воздуха и древесного дыма.

Её глаза скользнули по строчкам, написанным знакомым, твёрдым почерком Торвальда. Каждая буква, выведенная с характерной прямотой, будто звучала голосом её брата, суровым, но наполненным глубоким внутренним светом:

"Катарина, Наш отец погиб. Я придал его тело огню, но мы вместе должны развеять его прах на Грозовой Скале, как он всегда нам говорил. Жду тебя. Торвальд"

Она застыла, её взгляд остановился на последней строке. Как будто весь мир вокруг замер. Лёгкий ветерок шевелил края письма, а в её сознании раз за разом звучал голос Торвальда, повторяя эти слова.

Катарина медленно опустила письмо, её лицо оставалось непроницаемым, словно маска, скрывающая внутреннюю бурю. Её губы слегка дрогнули, но она продолжала стойко держаться. В её глазах блеснуло что-то большее, чем просто боль – это была решимость, но решимость сломленная горем.

Эндориан, видя её состояние, тихо, почти шёпотом, произнёс:

– Ты сейчас не на Севере, Катарина. Здесь никто не осудит твоих слёз.

Он шагнул ближе и обнял её за плечи, осторожно, но твёрдо, словно стараясь удержать её от падения в бездну собственного горя.

Катарина, продолжая держать письмо в одной руке, другой обняла его. Её тело сначала напряглось, но потом, словно не выдержав внутреннего давления, она прижалась к нему крепче.

И тут, словно прорвав плотину, слёзы начали литься ручьями. Она больше не пыталась сдерживаться. Её плечи вздрагивали, а рыдания разрывали тишину.

– Он говорил… – сквозь всхлипывания срывался её голос. – Он говорил, что всегда будет меня ждать…

Эндориан обнял её крепче, одной рукой поглаживая её по спине, другой придерживая за плечо.

– Я здесь, – тихо сказал он, позволяя ей выплакать своё горе.

Рабочие, стоявшие вокруг, замерли, прекратив все свои действия. Никто не решался поднять молоток, взять мешок или даже заговорить. Повозки, грузы, всё – будто застыло. Тишину нарушали лишь всхлипывания Катарины, гулкие и тягучие, словно эхом отзывающиеся в душах каждого.

Даже те, кто не знал Катарины лично, интуитивно поняли, что в этот момент любое действие или звук были бы неуместны. Люди молча наблюдали, склоняя головы, будто разделяя её утрату.

Шторм бушевал с невиданной яростью, словно сам океан восстал против тех, кто осмелился пересечь его воды. Волны, вздымающиеся до небес, с оглушительным ревом обрушивались на борт корабля. Огромное судно, казавшееся непобедимым в тихую погоду, теперь выглядело хрупким, едва удерживающимся на поверхности.

Капитан стоял за штурвалом, цепко держась за деревянные рукояти, покрытые солёной влагой. Его лицо было мрачным, губы сжаты в тонкую линию. Ветер бросал в его сторону холодные брызги, но он не отводил глаз от горизонта, где сливались штормовые тучи и бешеные волны. Штурвал содрогался под его пальцами, каждое движение напоминало борьбу с диким зверем.