Катарина стояла в центре этого хаоса. Её голос звучал чётко и громко, перекрывая гул работы. В руках она держала свиток с записями и время от времени что-то отмечала в нём, её движения были быстрыми и точными, как у военачальника на поле битвы.

– Куда ты её катишь? – крикнула она одному из извозчиков, который, похоже, решил поставить бочку не туда. – Грузи в следующую повозку, здесь уже хватит!

Телеги скрипели под тяжестью древесины и металла, плотники с грохотом подбивали борта молотками, а неподалёку другие выпиливали доски нужного размера, их пилы визжали, словно недовольные этим вечным трудом. Извозчики, обмотанные шерстяными платками, поднимали меховые вещи, готовясь к суровому пути в Альфарис. В воздухе стоял запах свежих дров, смешанный с ароматом вина, которое наполняло бочки.

Катарина обернулась к одному из кладовщиков и бросила:

– Накрывай повозку! Всё должно быть готово, ничего не должно промокнуть! И дров возьмите! Ночами в Альфарисе морозы, без них не согреться!

Её голос был твёрдым, но не лишённым заботы. Она следила за каждым движением, стараясь убедиться, что всё идёт по плану. Несмотря на шум и хаос, её присутствие придавало происходящему порядок.

Эндориан появился на площади, его силуэт быстро вырисовывался среди рабочих, мелькающих туда-сюда. Он на мгновение остановился, оглядывая сцену перед собой. Она была ему так привычна: Катарина в центре, командует, словно прирождённый лидер, сливаясь с этими людьми и в то же время стоя над ними.

Он подошёл ближе, и его низкий голос прорезал шум:

– Нам нужно поговорить.

Катарина подняла руку, резко и чётко, словно давая сигнал к остановке.

– Замолкли все! – крикнула она, и её голос, как молния, прорезал суету.

Шум внезапно стих. Люди, державшие бочки, замерли, извозчики остановили телеги, даже пилы и молотки на мгновение замолчали, словно подчиняясь её воле.

Катарина медленно повернулась к Эндориану. Её глаза, глубокие и выразительные, словно два озера под пасмурным небом, встретились с его взглядом. Они были внимательными и серьёзными, но в них вспыхнуло что-то ещё – смесь тревоги и скрытой готовности к плохим новостям.

Она увидела выражение на лице Эндориана. Что-то непонятное, странное, словно он пытался сдержать то, что рвалось наружу. Тонкие линии его губ были напряжены, взгляд тяжёлый, но полный молчаливой боли. Это было нечто большее, чем просто усталость или гнев. Это была та боль, которую он не мог скрыть даже за своей непробиваемой маской.

Катарина, не сказав ни слова, сделала шаг вперёд, готовая услышать то, что он хотел ей сказать.

Эндориан осторожно обнял её за плечи, его руки слегка дрожали, но он старался не выдать своих эмоций.

– Я не столь красноречив, как мне бы хотелось, – начал он, голос был глубоким, но слегка хриплым, – но и невозможно подобрать правильных слов.

Катарина смотрела ему в глаза, её взгляд был ожидающим, пронизывающим, словно она пыталась выудить правду ещё до того, как он успеет её произнести.

– Что-то случилось? Ты сам на себя не похож, – её голос был ровным, но в нём звучало беспокойство, которое она не пыталась скрыть.

Эндориан сделал глубокий вдох, как перед боем, и наконец произнёс:

– Прибыл посыльный из Альфариса. Твой отец… – он замолчал на мгновение, будто пытался убедить себя, что уже сказал эти слова. – Твой отец скончался.

Он протянул ей письмо, которое до этого держал в руке.

На лице Катарины появилась тень шока, словно она мгновенно забыла, как дышать. Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, оставляя едва заметный блеск на её щеке. Она не пыталась её вытереть, но не позволила и другим слезам последовать за первой. Для северян, для людей Альфариса, слёзы были слабостью, а слабость – непозволительной роскошью.