– Знаешь, я могла бы проникнуть туда и достать любую информацию, которая тебе нужна.

– Спасибо, но я предпочту сам.

Он мне не доверяет, да? Или считает мои способности жуткими. Или я слишком навязчива. Журналы Марианны много писали об этом. Я обещала не мешать, но говорить с живым человеком – не с собой, не с телевизором, не с книгами – было так приятно. Я не чувствовала себя так годами.

Может, выбрала неудачное время. Когда я была жива, меня тоже раздражали люди, отвлекавшие от работы в саду.

– Прости, – я встала. – Оставлю тебя с работой. Не хотела мешать.

Я вылетела из гостиной, но замерла в дверях. Уходи. Нет, вернись. Нет, уходи.

– Арина? – подозрительный взгляд Максима, так ему идущий, вернулся.

Я сжала кулаки. Не сейчас, не зацикливайся, пожалуйста. К счастью, после трёх мысленных повторений мой порыв отступил, и я исчезла наверху.

И, к счастью, Максим не стал допытываться о моём поведении.

Максим

Я жалел обо всём.

Когда Арина сказала, что ей нужна компания, я представлял ненавязчивого соседа по комнате, как в университете: здоровается, прощается, иногда болтает на кухне.

Редко. Очень редко.

Но Арина была здесь всё время бодрствования, а если и во время сна – не удивлюсь. И у неё было мнение обо всём.

За ужином:

– Не понимаю, зачем нарезать хлеб заранее. Мы всегда резали свой, и он дольше оставался свежим, – сказала она, стоя у кухонной стойки, пока я готовил.

Обои:

– В пятидесятых тут были лучше. Пастельные, с цветами. Какие бы ты выбрал? Хотя ты можешь, если захочешь. Я не смогу помешать ремонту, но, теоретически, могла бы сорвать обои, приложив усилие… – она смотрела на стену гостиной, постукивая пальцем по губам.

Даже клавиатура:

– Клавиши у тебя удобно расположены, это здорово. Василий, жилец до Юрия и Марианны, был геймером. У него была безумная установка, вся в красной подсветке. И вы ещё считаете привидения жуткими? А некоторые клавиши были разрисованы…

Тем временем Серов, поняв, что я готов на всё, прислал ещё работы. О сожалениях: все документы были по химии. Нам нужно разобраться со спорными лекарствами, а химия была моим самым ненавистным предметом в школе. Я трижды гуглил, чтобы понять эту чушь, а внутренний голос, раздражающе бодрый, шептал, что я справлюсь.

Я не признавался, но исследовательские способности Арины могли бы пригодиться.

Нет, я не сдамся. Всё, чего я достиг, – результат труда, хотя обаятельная улыбка порой помогала. Это ещё одно испытание. Я не дам Прохорову и Беляеву забыть, что я всё ещё хорош.

Но сосредоточиться было чертовски трудно, когда Арина хотела болтать. И я чувствовал себя виноватым, постоянно прося её замолчать.

Подумать только, несколько дней назад я страдал от скуки.

Вечер третьего дня с Ариной. Она молчала минут двадцать, разглядывая книжную полку. Я писал отчёт для Серова, когда пришло письмо.

Прохоров? Беляев? Новости об отстранении? Может, я вернусь…

Нет, напоминание о поездке на горнолыжный курорт. Мы с Элеонорой были бы счастливы, если б наш роман не стал достоянием города. До поездки – пара недель. Я взглянул на отфотошопленную рекламу курорта и ещё больше возненавидел затхлую гостиную.

Элеонора.

Я потянулся к телефону и открыл её профиль в соцсетях. Без обновлений. Желудок сжался, пока я не напомнил себе, что это хорошо. Она затаилась, как и я.

Элеонора поняла бы моё раздражение. Она не любила пустую болтовню.

Любопытство грызло: что пишут СМИ? Я боялся проверять, думая, что это наведёт репортёров на мой след. Глупо. Я стиснул зубы. 235 дней.

Тук-тук-тук.

Книга. Арина вытащила её с полки, вернула и повторила ещё дважды.