Особое место в этом полном зависти и скрытого недоброжелательства мире, где орудуют порча и сглаз, принадлежит похвале. Простое и позитивное действие оказывается способным наносить вред – в этом согласны и город, и деревня.
В фольклорных экспедициях на Русский Север мы записываем рассказы о том, как в деревне периодически оприкашивают, в том числе вследствие похвалы. Наш материал по этой теме состоит из рассказов о случаях оприкоса, сглаза, озыка, притки и прочих напастей, лечебных заговоров для уже оприкошенных, а также из разных инструкций, как не допустить оприкос. В Фольклорном архиве СПбГУ на настоящий момент более ста интервью, в которых речь идет о случаях сглаза и магической защиты от него. Данные свидетельствуют о том, что наиболее подверженными действию сглаза (оприкоса) в российской деревне оказываются дети. Значительно реже от него страдают, по текстам интервью, взрослые, «любой, всякий», в отдельных случаях – скот, роженицы, невесты.
Для начала представим некий общий шаблон практики оприкоса.
Сфокусируем внимание на участниках магической акции и их целях, как декларированных, так и достигнутых на практике, и постараемся разобраться, какая социальная реальность созидается рассказами о магической агрессии.
Судя по рассказам, на детей в деревне вредоносно воздействуют двумя основными способами:
1. Их можно сглазить, или оприкосить:
Оприкосы – это сглаз… Оприкосит кто-нибудь ребёнка, предположим…[39]
2. Их можно испугать:
Ну, я не знаю, какие-нибудь болезни, тот же испуг.
<А испуг что такое?>
Ну, вот кто-то напугал…
<Как выражается? Кричит он?>
Да, не спит.[40]
Последствия испугов и оприкосов выражаются в том, что ребенок становится неспокойным, его поведение меняется:
Так обычно сидит всё время, <А тут> она куда-то всё ползёт и ползёт, ползёт, ползёт. Я её повалю, она опять это… в темноте опять ползёт. Думаю – что такое?
<А испуг как (проявляется)? Он боится, идёт корова – убегает?>
Орёт! Вот именно что.[41]
В интервью речь об оприкосах всегда ведется в неопределенно-личной форме – оприкосит, сглазят, без указания на инициатора негативного действия. Сходным образом наши рассказчики говорят и о тех, кто водит в лесу (то есть неких силах, которые вредят оказавшимся в лесу): пугает, чудит, блазнит. К неопределенно-личной и безличной форме изложения прибегают обычно, когда описывают действия мифологических сил – баянников, лесных и водяных. Но в случае с оприкосом «неопределенно-личный» на уровне речи агрессор оказывается всегда из рода людей: от его слов или взглядов случаются непорядки. На вопрос, кто же может сглазить, наши собеседники обычно отвечают неопределенно: да кто угодно.
<А вот так вот просто могу я сглазить, хотя вот…>
Можешь, да, можешь.
<Могу, да?>
Да любой человек может, понимашь.[42]
С одной стороны, получается, что в деревне нет какого-то особого человека или группы людей, которые бы «специализировались» на оприкосе. С другой стороны, при переходе на конкретные случаи наши собеседники уточняли, что оприкосить может, например, человек с «темным взглядом»:
Вот даже человек, допустим, вообще не знающий, понимашь. Вот если ты, у человека глаза – ум в глазах, понимашь, он просто выдумывает, там сила какая-то есть вот, понимашь, он даже вообще ничем не владеет. Вот, например, у тебя – у тебя взгляд тоже тёмный такой, острый, вишь, такой жгучий, тёмный такой.[43]
Иногда в рассказах об оприкосе упоминались конкретные люди, но при этом не говорилось, что эти люди намеревались оприкосить ребенка. В сглазе-оприкосе нет осознанного намерения. Нечаянные агрессоры просто «приходили», «заходили», иногда «проходили мимо».