Второй пример, приводимый в качестве иллюстрации, не нарушает этой осторожности автора. «2. Естествознание (Physica) содержит в себе синтетические суждения a priori как принципы» (С. 62, строка 13). Здесь речь идет не о положениях, то есть «суждениях», а о «принципах», которые претендуют на значимость синтетического. И именно принципы «постоянства» и равенства «действия и противодействия» приводятся здесь в пример, «а также и в остальных положениях чистой части естествознания» (там же, строка 29). На этом данный раздел заканчивается. Таким образом, синтетические суждения в их подлинном смысле – это синтетические принципы математики и физики.

Но как обстоит дело с метафизикой в отношении её второй части, как удачно было отмечено во втором предисловии? «3. В метафизике должны содержаться синтетические суждения a priori». Для этого мы должны «пользоваться такими основоположениями» (С. 63, строка 6). «И таким образом, метафизика, по крайней мере по своему назначению, состоит исключительно из синтетических положений a priori». «По своему назначению» – это, очевидно, означает: «согласно своей конечной цели». Однако мы уже знаем, что эта цель совпадает с этикой. В данном случае речь идет лишь о том, чтобы поставить проблему синтетического и для метафизики во второй её части. Впрочем, неточным является употребленное здесь выражение о метафизике как о «науке, незаменимой в силу природы человеческого разума». Что означает эта природа? Согласуется ли эта «природа разума» с «познанием природы»? Именно на это согласование, несмотря на различие, Кант должен был обратить внимание, поскольку метафизика должна была состоять из двух частей.

Понятие «задачи» подтвердило себя и здесь. «Общая задача чистого разума» – так называется заголовок этого нового дополнения во втором издании. И слово «задача» постоянно повторяется. «Собственно задача чистого разума заключается в вопросе: «Как возможны синтетические суждения a priori?» (С. 63, строка 23). Вновь упоминается «Юм»; однако он, по мнению Канта, мыслил задачу «недостаточно определённо и во всей её всеобщности». Теперь происходит конкретизация «задачи» в вопросах: «Как возможна чистая математика?», «Как возможно чистое естествознание?» Лишь о том, как они возможны, следует спрашивать в отношении этих наук, «ибо то, что они должны быть возможны, доказывается их действительностью» (С. 64, строка 28).

Как же тогда следует ставить вопрос о метафизике? Её прежние неудачи могли бы заставить усомниться в её возможности, а значит, и в её действительности. Вновь появляется «природная склонность (metaphysica naturalis)», и сначала вопрос звучит так: «Как возможна метафизика как природная склонность?» Однако «природа всеобщего человеческого разума» привела к «противоречиям», причём «неизбежным», что вынуждает не останавливаться на «простой природной склонности к метафизике, то есть на чистой способности разума как таковой». Чистому разуму, напротив, должны быть поставлены «определённые и твёрдые границы».

Итак, последний вопрос гласит: «Как возможна метафизика как наука?» Этот вопрос касается второй части метафизики. И из него можно понять, почему он не был поставлен для первой части; ведь там он должен был бы звучать так: как возможна метафизика как наука о науке? Там критика исходит от науки; здесь же говорится: «Таким образом, критика разума в конечном итоге необходимо ведёт к науке» (С. 66, строка 1). Также и этика, метафизика как этика, должна иметь право считаться наукой. Как таковая наука, она «имеет дело исключительно с самой собой, с задачами, которые целиком возникают из её недр и предлагаются ей не природой вещей, от неё отличных, а её собственной природой» (С. 66, строка 9). Вновь речь идет о «задачах», которые отличаются от «природы вещей», от «объектов разума».