На этом «Введение» завершается. Однако у него есть ещё один примечательный дополнение, который совершенно без перехода присоединён к «разделению» этой критики на «элементарное учение» и «учение о методе». «Только, кажется, необходимо предпослать в качестве введения или напоминания, что существует два ствола человеческого познания, которые, возможно, происходят из одного общего, но нам неизвестного корня, а именно чувственность и рассудок» (С. 71, строка 14). Почему, собственно, это «напоминание» необходимо? Ведь непосредственно за ним следует учение о чувственности. «Если же чувственность должна содержать априорные представления, которые составляют условия, при которых нам даются предметы, то она должна принадлежать к трансцендентальной философии». Таким образом, в этом и состоит причина этого «напоминания»: опасение, что чувственность принимается за априорное познание. Поэтому «Введение» завершается тем же настроением, которым было вдохновлено: что всякое познание «без сомнения начинается с опыта». Однако теперь бесспорная самоочевидность приобрела больший масштаб: и «исток», а не только «начало», следует искать в чувственности. Для Канта это требовало особого предварительного замечания. Однако здесь было неуместно ссылаться на procul dubio; ведь сенсуализм имел в виду не это.

Поэтому гораздо уместнее было вставить новое предположение. Два ствола происходят «возможно, из одного общего, но нам неизвестного корня». Если корень нам «неизвестен», почему всё же предполагается, что он «общий»? И почему это предположение необходимо в качестве «напоминания»? Было бы неловко пытаться дать ответ на это уже сейчас. Этот вопрос должен сопровождать нас на протяжении всего произведения. Только последнее предложение ещё требует рассмотрения. «Трансцендентальное учение о чувственности должно было бы принадлежать к первой части, или элементарной науке, потому что условия, при которых одни только предметы человеческого познания даются, предшествуют тем, при которых они мыслятся». Таким образом, условия чистой чувственности предшествуют условиям чистого рассудка; возможно, именно поэтому они происходят из «общего корня»? Из этого предположения, кажется, следует заключить, что «данность» должна иметь для «мыслимости» трансцендентальное, методологически равное значение, поскольку она родственна ему в «корне». И даже это «предшествование» не должно ничего менять в этой методологической равнозначности.

Две точки зрения направляют автора; они объединяются в понятии синтетического суждения a priori. Оно касается объектов научного опыта; понятие a priori указывает на вкладывание и полагание, посредством которых научный опыт производит свои объекты. Оба требования принадлежат к трансцендентальному познанию: объект и его чистое производство. Теперь это вкладывание, которое пока является лишь образным выражением, должно получить методическое определение. Мы знаем, на какую науку, как на действительность, критика направлена в первую очередь: это математика. В ней, следовательно, должна осуществиться чувственность, которая была принята как один из «двух стволов» познания. Методическая операция, в которой осуществляется чувственность математики, называется «созерцанием».

Кант принимает этот термин, хотя здесь он не добавляет в скобках латинское выражение «intuitus». Это принятие вызывает сомнения. Ведь у Платона созерцание означает как чистое, так и эмпирическое. Точно так же у Декарта «intuitus purus» стоит рядом с «Sensus» и «Imaginatio». Для Канта важно только созерцание a priori, чистое созерцание, потому что только оно может быть средством и условием синтетического познания a priori. Однако нашего автора, как мы должны были понять из первого предложения, движет и другая точка зрения: стремление с самого начала согласоваться с позицией опыта в популярном смысле слова. Поэтому вместо того, чтобы начать с абзаца: «Я называю чистыми все представления, в которых не встречается ничего принадлежащего к ощущению» (стр. 76, строка 13), и затем определить чистое созерцание, он начинает скорее с популярного, эмпирического созерцания и с ощущения. Поэтому он должен попытаться дать первоначальное определение созерцания, через которое можно достичь его согласования с чистым. Эту концепцию формирует «непосредственное отношение к объектам», «на которое направлено всякое мышление как средство» (стр. 75, строка 5). Таким образом, мышление – это средство; созерцание же, напротив, «непосредственно». Но если чистое созерцание должно оказаться методическим средством математики, то оно, как средство, не может быть непосредственным.