– Мне уже двадцать лет! А тебе все кажется, что я ребенок, – Анфису раздирали противоречивые чувства – с одной стороны она хотела обрести независимость, уезжать на пленэр с однокурсниками, не отпрашиваться у бабушки, самостоятельно принимать решения. А с другой, ее так тянуло забраться с ногами на этот диван, как в детстве, хотелось снова быть окруженной уютной заботой бабушки. И уж ни в коем случае не заставлять ее волноваться. Бабушка, Катя, как она ее звала в детстве, менялась на глазах – она становилась слабее, стала сторониться друзей и родственников, все реже выходить из дома. Казалось, глаза ее становились тусклыми и иногда смотрели внутрь, а не вокруг. Совершенно не хотелось мириться с мыслью, что бабушка стареет, ей почти семьдесят пять лет, а уж мыслей о том, что скоро можно остаться совсем одной, не хотелось допускать.

Два оставшихся будних дня пролетели очень быстро, и Анфиса ловила себя на мысли, что очень хочет посмотреть то, что обещала ей показать Лилия Францевна, искусительница. Может, удастся раздобыть что-то интересное для курсовой или для диплома? Именно от найденного интересного материала она хотела отталкиваться при выборе темы работы. Поэтому нужно было идти быстрее.

– Бабуль, может, пойдем сегодня или завтра к твоей подружке? Уж очень она меня заинтриговала, не терпится! – уговаривала Аня.

– Хочешь, иди одна. Мне что-то плохо сегодня. На погоду, наверное. Оклемаюсь и еще сходим. Сколько нам с ней осталось, но не все еще обговорено, надо спешить общаться. Она тебя и одну звала, не стесняйся, иди. Сейчас позвоню, – Екатерина Ивановна откинула серый пуховый платок с колен и пошла в коридор, звонить. А Анфиса не могла удержаться и подслушивала, стоя босиком у дверной щели, куда до нее доносились только обрывки фраз. Но стало понятно, что договоренность в силе, и ее завтра ждут. Еще Лилечка волновалась о здоровье подруги.

– Ничего. Я приняла капельки, скоро полегчает.

И действительно, к вечеру бабушке стало гораздо лучше и они вместе, с аппетитом поужинали, а Анфиса, все думала о своем завтрашнем походе в гости. Прикидывала сколько у нее денег, и какой гостинец лучше купить.

– Лиличка – необыкновенный человек! Она была талантливей нас всех, всех девочек, из нашего класса. Она блестяще училась и писала прекрасные стихи. Говорят, даже Анна Ахматова вполне одобрила ее робкое юношеское творчество, но Лилия никогда не рассказывала, ни об их встрече, и ни о том, кто их познакомил. Может какое-то разочарование в кумире? Или, может, она надеялась на какую-то более действенную поддержку, или неформальное общение с поэтессой? Она и жила -то тогда недалеко от Анны Андреевны, на Широкой. А как она пела! Глубокое сопрано. На наши спектакли приходили даже царственные особы и тоже с наслаждением слушали ее голос! И такие умелые руки! Вышивала, рисовала. Она прекрасно рисовала. Я найду, где-то у меня хранится ее акварель «Пейзаж Аптекарского острова» – залюбуешься.

– Найди! Не забудь, бабулечка, – Анфиса очень любила бабушкины рассказы, – ну продолжай, расскажи еще. Кто был ее муж?

У Анфисы в голове не укладывалось, что все это бабушка рассказывает об этой грузной, престарелой особе, которая вчера сидела рядом с ней. «Царские особы» – слова как из сказки…

– Мужа у нее так и не было… Еще в училище поговаривали, что место Лилички Гесснер, в отличие от нас, в Смольном институте благородных девиц, якобы она из дворянской семьи, но что-то произошло – то ли ее отец попал в немилость, то ли просто она рано осиротела. И это изменило ее судьбу. А потом Революция! После училища наши пути разошлись, и мы долго не встречались. Я переехала с мужем в Москву и, только овдовев, я с дочкой снова вернулась в Ленинград, но с Лилечкой встретилась не сразу. Пока твоя мама была маленькой, я разрывалась между домом и работой, не до друзей было. И вот, иду я как-то по Широкой улице, ее уже переименовали в улицу Ленина. Осень, ветер, начался мелкий дождь. И вдруг, я вижу идущую ко мне навстречу шикарную пару – она, стройная, затянутая широким ремнем поверх плаща, в умопомрачительной черной шляпе и кружевном шарфе, а он тоже высокий стройный брюнет, похожий на иностранца. Было в них что-то особенное, что выделяло их из толпы, не только я, но и все обращали на них внимание. Может это любовь? Глаза их блестели, они говорили не останавливаясь, глядя в друг-другу глаза, и весь мир вокруг них просто не существовал. Я сразу ее узнала: «Лиля!» Она всматривалась в мое лицо и не узнавала, переезды, лишения, бессонные ночи, конечно, изменили меня, да и не могла я все еще быть той розовощекой девочкой, которую она помнила по училищу. «К-катя?» – неуверенно проговорила она, а потом, приглядевшись, крепко обняла меня. «Это Глеб!» – познакомила она нас. Они круто развернулись и потащили меня к Лиле в гости, в ее квартиру, и мы долго пили красное вино, запивая чаем, и все вспоминали-вспоминали… Лиличка элегантно курила папиросу с длинным мундштуком и стряхивала пепел то в блюдце, то в горшок с геранью. Тяжелые портьеры были задернуты и, казалось, что ее квартира застряла в том времени, когда жили те люди с портретов на ее стенах, и было наше безмятежное детство. Все вокруг было каким-то нереальным, театральным что ли?