. Ели наперегонки с одной пательни[88] Ренины золотистые драные блины с прозрачными шкварками в румяных мясных прослойках; покуривая, слушали радио и Стасеву музыку; спорили про газетные новости, играли в карты и в шашки. Вместе ездили на велосипедах за город, хаживали на танцы, в мелкие кинематографы в округе, а пару раз, принарядившись, даже в здешний театр – его монументальное пышное здание торжественно высилось в нескольких квадрах по Морено, словно занесённое сюда, в шеренги белых одноэтажных домиков южного городка, из гораздо бо́льшего старого города где-нибудь в Старом свете.

Иногда казалось, что и разницы особой нет – дома они или на другом конце света, а к пальмам и мандаринам на улицах привыкли, и шла вполне хорошая жизнь. До тех пор, пока Антусю не пришло то письмо от матери: тётка Альбина скупо, мельком сообщала среди других вестей, что Анеля в Ленинграде вышла замуж. Хорошая жизнь для всех троих на этом внезапно и огорчительно кончилась.

– Да-а-а, пропал парень, – озабоченно протянул Стась. – Погас… золой в костре. Богдан его пилит, что медленный, рассеянный стал, ошибок много делает, вчера ему чуть было леща даже не отвесил в сердцах. Это Богдан-то – душа-человек! А ему всё едино. Как неживой. Убила она его. Подлость сделала… – вынес решительный приговор Стась, поджав свои вечно улыбчивые губы и нахмурившись светлыми бровками.

– Зря тётка Альбина написала, – вставила Реня раздумчиво.

– Ну как это зря? – вскинулся Стась. – Он только о ней и думал, ты ж знаешь! Переживал – что, мол, молчит, не пишет. Ехать всё сбирался, хотел и Богдана сманить вернуться. Но Богдан что, он вдовый, его там никто ждать не обещался. Представь, Антусь возвращается, с месяц в пути, а там ему… дуля в нос. Надо было написать. Для перспективы жизни.

– Перспективы… – медленно повторила Реня. – Стась, я всё боюсь, как бы он что с собой не сделал. Вот где он сейчас? Что он? Сердце не на месте.

– Где! Всё там же, на берегу небось торчит, за портом.

– Ты бы пошёл, поискал его.

– Да что толку. Уж уговаривали его все. Носились с ним все наши, как с подбитым. Раненым. Сочувствовали. Но сколько ж можно. Ну, напился пару раз вдрызг, понятно, и хватит горевать-то. Подумаешь, девка не дождалась. Один он такой, что ли? Знаешь, сестрица, – вдруг оживился Стась, – что мне-то его утешать? Мне сдаётся, ты бы его лучше утешила.

Он вопросительно и с надеждой поглядел на Реню. Та молчала, медленно поправляя тёмно-русые, темнее и гуще братовых, пряди волос.

– Ну что молчишь? – продолжал напирать Стась, отставив аккордеон. – Будто я не знаю, что ты сохнешь по нему много лет! – Реня отвела глаза. – Тут ведь тебе такой шанс выпадает – он теперь мужик свободный! Бери, что в руки само идёт, пока такой момент.

Реня не отвечала. Стась придвинулся к ней ближе, заглядывая в светлые прозрачные глаза сестры. Впервые приметил тонкие лучики морщинок в уголках.

– А ты ж постарэла, Реничка… Вянешь, сестричка. Ты ж красуня у меня, каких мало, а пропадаешь зазря.

Реня уколола брата быстрым взглядом и отмахнулась.

– Матка бозка, – вскочил, разволновавшись от своих замыслов, Стась и заходил по комнате, – а уж я-то как доволен буду! Как всё складно вышло бы. Что ж ты, так и будешь в девках? Ты вспомни, сколько тебе уж годов! Когда я уж тебя пристрою? Я, как брат, должен позаботиться!

– Я тебе не обуза, братик, – с укором обронила Реня, – наоборот… Куда бы ты без меня…

– Так вот и хорошо, – горячо подхватил Стась, – всё в своём кругу уладим, за лучшего друга, не на сторону! Всё останется, как было и есть. Ты с ним, а я уж при вас буду! Ай, как хорошо! Ну что молчишь?