В условленное время скамейка была пуста. Аня честно, но бесполезно отсидела в своём заповеднике до позднего вечера. Что ж… ну и не надо, значит… Не судьба, показалось только. Сама она никого не ищет и не станет искать. Она ждёт Антуся.

Через месяц, в августе, она вышла из дома в лавку напротив за керосином, а на углу маячила смутно знакомая фигура: Павел! Он не смог прийти, их отправили в колхоз на сенокос, адреса он не знает и, вернувшись, уже третий день ходит здесь по улице… Так всё-таки – судьба? Прости, Антусь, но Павел Шилов оказался куда настойчивей тебя… Или это ты сам его послал сюда, ко мне, на нашу скамейку?

Так уговаривает себя Анелька, заглушая подспудное знание: предала, не дождалась, испугалась, не поверила, устала. Сломалась…

– А это что за дерево? – Антон повозил пальцами по высокому чурбаку, на котором всегда у верстака сиживал Богдан. – Как вином в середине залито… красиво!

– Да, – кивнул лысой головой спокойный и медлительный Богдан. – Дерево красивое, так. Но что краса – наогу́л чудно́е дерево. Ничо́го его не берёт, ни вода, ни грязь, как заговорённое оно. Не гниёт вовсе. Видел тут шпалы на железной дороге? С него делают. Не смолят, а не меняют никогда – не надо. И в городе с него улицы мостят чурками, торцами. И ничого им не делается – хоть ногами топчи, хоть копытами, хоть колёсами, хоть дождями полгода поливай. Наши сосна или дуб против него – пшик. Вечное. Сносу ему нет.

– Да ну, – недоверчиво рассматривал чурбак Антон, – Будто так бывает? Вот это да…

– Но, – продолжал Богдан, вздыхая с сожалением, – в нашем деле бесполезное. Жаль, красивое оно, вишь – как бурак колер… Но то так – нам не годится.

– Это почему?

– А ты возьми его, возьми – вот сюда, к стеночке поставь… ну-ка… А, что? – хитро заулыбался Богдан. – Тяжко?

– Ах ты… – пыхтел в удивлении Антон, – как железа болванка…

– Во-о-от… Чуешь вагу, сколько весит? Оно и в воде не как вся древесина – не плавает, тонет! По рекам сплавлять неможно. Везут из сельвы возами, по одному стволу, до железной дороги. А шафу, стол какой, либо крэсла с него сделать – так это как гвоздями до полу прибить. Что с него сделаешь, сам подумай? Вот то-то. Только шпалы да торцы.

– А дом построить? – размышлял Антон.

– Не знаю, – Богдан пожал плечами. – Разве что падмурак, фундамент класть? Но наше дело мебель, да тут ещё загвоздка… Ведь как называется-то? Кебрачо.

– Как?

– Кебрачо. По-местному значит – «сломай топор».

– Что, правда? Топор не берёт?

– Ну как… смотря какой. Особая сталь нужна. И сила не людская. Машина, станок – берёт, конечно… С него вроде как приспособили на заводах такую кашу ро́бить, добывают какую-то штуку дубильную, кожу выделывать. Но это не по нашей части.

– Да… – разглядывал Антон диковинный чурбан. – Чего только в этой стране не увидишь. Как другая планета. Жаль! Такое дерево – и на шпалы…

– Я слышал, есть тут в городе один художник, вроде даже из наших, из России, говорят, но я сомневаюсь – имя какое-то нерусское. Как его?.. – Богдан наморщил лоб. – Нет, не запомнил. Так он с кебрачо статуи делает. И чем исхитрился? Бормашиной, какие у зубодёров, – сверлом его отделывает…

В открытом проходе ангара показалась, обрисовавшись тенями – свет в спины, – целая толпа мастеров, издалека окликая:

– Богдан, тебя опять кличут – сам приехал.

– Ага, – готовно кивнул Богдан, поднимаясь, – иду. Антусь, ты пока тут фасочку сними и вот тут… Ну, знаешь, ты малый толковый, – дал он указания. – Это надо доделать до отъезда.

– Что, Богданчик, на повышение идёшь? – поддели мастера.

– Вроде как.