– Огняна Елизаровна Решетовская… – начал другим тоном писарчук, подводя итог, и ведьма подобралась, вцепилась в лавку пальцами. Ноги напряглись, готовые нести её прочь отсюда, лишь только огонёк станет белым. Домой, в казармы – искать его, искать их всех.

Ладони судьи сверкнули ярко-черным пламенем.

– Признается виновной…

Пламя вскинулось выше, ещё выше. На Огняну дохнуло тошнотворно-сладким запахом, и пляшущая чернота обвинительного пламени отразилась в испуганных глазах душегубки.

– И приговаривается к высшей мере наказания.

Черный булыжник перетянул белый на весах. Хмурый стражник взял из угла чёрную секиру и воткнул в стену – дабы все видели, какое было принято решение. Девчонку, прошедшую войну с луком в руках, признали виновной и выволокли из зала навстречу приговору.

Её вели по темным, узким, петляющим переходам. Чадили факелы, шуршали пауки на потолке, метались крысы по углам. Звенели кольчуги и мечи, стучали сапоги. Героиня едва отгремевшей войны, душегубка Огняна Елизаровна Решетовская шла навстречу своему приговору. Ей вернули кольчугу – на ту жалкую горсть минут, пока не приведут в исполнение приговор.

Взбесившееся сердце больно толкало кровь ко всем шрамам сразу и сбивало дыхание. Долгие седьмицы в ожидании суда Огняна жила одной мыслью – не виновна, ошибка, бывает, исправят, вернут всё обратно. Её поведут в Трибунал, великое пламя – Смарга – оправдает невиновную, Огня найдёт своих и станет с ними в один строй. За тысячу лет Смарга ни разу не ошиблась.

Ни разу. До сегодняшнего дня. До черного пламени в руках великого волхва. До приговора к высшей мере наказания за убийство полутора десятка поселян в деревне Стрижовке, которой она в глаза не видела. Обидно умирать в девятнадцать, выжив на поле брани, в плену и в холоде княжеских рудников. Жалко умирать, не узнав ничего, кроме войны и каторги. И страшно. Чудовищно, по-звериному страшно.

Дурак может смерти не бояться, не глядевший в глаза её пустые – может смерти не бояться. Но она видала уже свою погибель, лицом к лицу встречалась. И знала, как это, когда мир уплывает, рассыпается на мелкие звонкие бусинки, когда гаснет разум, когда рвутся жилы в последних неистовых попытках вырваться. Как это, когда неведомые, нечеловеческие силы подымаются из самой утробы не желающего умирать тела – а их не хватает, даже их не хватает. Всё это знала и помнила душегубка Огняна Елизаровна – в плену её дважды вешали и дважды вынимали из петли. Просто так, для забавы.

Свои не вынут. Свои на ногах повиснут, чтобы мучилась меньше.

Ей до тумана в голове хотелось, чтобы вот сейчас живой и невредимый Елисей появился в узком переходе, отбил у витязей свою Огняну и поцеловал. Не косы – не было у неё кос, обрезала. Пусть целует разбитые, поеденные жаром губы. Она бы позволила.

Точно позволила.

Но Елисей не придёт, Решетовская понимала это совершенно ясно. Душегубы не явились в Трибунал на зов волхвов, не сказали, что Огняна Елизаровна не покидала самовольно дружину, что была взята в плен в месяце лютом и потому не могла выжечь дотла никакую Стрижовку. Они не пришли – ни Елисей, ни Володя, ни Есения, ни Любомир Волкович. Стало быть, не осталось никого. Стало быть – одна.

Ещё два коридора, три поворота, ещё несколько шагов, и Решетовскую вывели во двор, где исполняли приговоры. Осеннее солнце ударило в глаза, осветило размашистые черты её совсем юного измождённого лица. Огняна горделиво вскинула голову и полыхнула на витязей непокорными черными глазами.

Двор был маленький, вымощенный камнем, укрытый трибунальскими стенами. Справа – виселица. Слева – яма с кольями, пропитанными бурой кровью. Прямо – Колодец. Обычный колодец, круглый, каменный, с ведром и цепью, на крыше соколы с ястребами расселись – неподкупные, своенравные духи воздуха, гарцуки.