– Осуждённых волшебные не лечат, Огняна, – неожиданно жестко сказала Яся. – И детей, от тяжких хворей умирающих, тоже. И не учат ненашинских лекарей травничеству. И не сеют семена волшебных растений, что могут сойти за неволшебные. Ничего из того, что века назад обещано было. Лекарей сюда отправляет Вервь и только к богатым, очень богатым. Деньги с них получает огромные, и когда бы только деньги! А с лекарей клятву берет, чтоб в тайне все держали. Или правды им не говорит, особенно, пока горячи да молоды и во всё верят.

– Но душегубы… – начала Огняна, чувствуя, как жаркий протест сдавливает грудь. – Они…

– Нет, что ты, – поспешила уверить её Ясна. – Вервь же себе не враг. Душегубы, если узнают, с чем лекари ходят, с чем послы – они Вервь на ниточки распустят. Их работа честная. С ними тоже лекарей посылают иногда – других. Которые не замарались ещё. И всё крыто…

Это был удар – сильный, болезненный.

Ради колодцев ифриты, не договорившись с великим князем Игорем, затеяли войну. У них не было своих путей к ненашам.

Ради колодцев сгорели города и деревни. Для великого благого дела, что должны нести в неволшебный мир лекари и душегубы.

Ради колодцев Огняна хоронила друзей в мёрзлой земле. Чтобы к склавинам по-прежнему шло всё лучшее, что есть у неволшебных.

Ради колодцев. Или ради богатств Верви?

Огняна не хотела верить. Не имела права. Она поднялась, упираясь рукой в стену. Посмотрела на притихших соседок.

Нет, конечно, нет. Даже если и правда, даже если и Вервь – всё было не зря. Не ради колодцев – ради жизни. Ифриты залили земли склавинов смертью. Колодцы или не колодцы, Вервь или великий князь – не важно. Война, Огнина война была о другом. О людях.

– Свободно! – прогудел противный голос той, что звалась Кариной.

Она показалась пороге ванной всё в том же прозрачном халате. Но теперь волосы у нее были чернее воронова крыла, лицо – белее снега, да и сама она без тины на лице оказалась писаной красавицей. Правда, злобной, что голодный барсук. И немедля с визгами прицепилась к Ясне:

– Яся! Кто снова мое масло брал? И свет мой в ванной вчера не выключил? И почему куревом тут так воняет – Теф, что ли, вернулся?

– Кариночка, ты такая умница, такая красавица, такая милая, такая ласковая, – счастливо заулыбалась Яся и радостно захлопала ресницами. – Смотрю на тебя – аж сердце радуется.

– Пошла ты, – буркнула Карина, но чуть тише, опасливо покосилась на Зоряну, будто та её сейчас ударит.

– Иду милая, иду, – Ясна закивала и сочувственно языком зацокала. – Жалко только, что ты волосы толком не докрасила, и со спины полосатая, как та тряпка грязная, что на полу валяется.

Карина покраснела, открыла рот, но тут Зоря предупредительно вскинула брови, и склочница немедля рот захлопнула. Осмотрела Решетовскую с ног до головы, приосанилась даже. Улыбнулась надменно и криво. Против мелкого, замученного, голодного полуребенка с криво обрезанными волосами Карина казалась ещё краше. Будто цвет в Купалову ночь – и мерцает, и переливается, и манит. Ей проигрывала даже нежно-прозрачная Ясна.

– Спокойной ночи, Карин, – вежливо пожелала старшая и рукой отодвинула соседку с Огняниной дороги, а Решетовскую, напротив, подтолкнула в ванную.

Карина отошла прочь самой красивой походкой, на которую была способна, намеренно покачивая бёдрами. Огняна с облегчением вздохнула, мечтая запереться в ванной от всего на свете – от усталости, боли, разочарования. Но Карина уже скрипела несмазанной телегой:

– Ты мне, Лешак, тут не говори, что делать, не королева тут! Ты, между прочим, вчера форточку не закрыла на кухне, а твоя Полянская, когда дежурит, пыль по углам распихивает и под моим ковриком не метет. Скажи ей, чтоб…