– Приятного! – и от души долбанула по столу ведром.

Ведро, ясное дело, доски тоже немедля затянули. Зоряна глубоко вдохнула, повернулась, уставила глаза на душегубку и продолжила уже твердо и жестко:

– Не подходи к нему, не смотри, даже не дыши рядом! Слышишь, Решетовская? Не желаю о твоем бездыханном теле надзорщику докладывать!

– А то он, как придёт, так и не заметит, – фыркнула Огняна, и обе расхохотались.

Ясна закатила глаза, подошла к двери и прислушалась к коммуналке. Еще послушала, вздохнула:

– Ну всё, ванну Теф занял, поёт.

Старшая ведьма скрестила на груди руки и принялась изображать из себя наставника:

– Значит так, Огняна, внимай: если Воробей «Полундра» вопит – волшебное что-то будет, делай что хочешь, но от соседей закрывай.

– С соседями не ссорься, если что – мне скажи. Нам положено с неволшебными в мире и благости жить, – поддержала рыжая.

– Подарки принимай осторожно, нам можно только то, на что заработали, или нам от чистого сердца подарили.

– Не вздумай есть ту гадость, которой эта тварюшка кормит, – Ясна кивнула на волшебный стол. – Мы сами готовим.

– Надзорщику не перечь, он…

– Мо-о-о-лчать! – рявкнул со шкафа Воробей совсем человеческим голосом.

Девчонки весело переглянулись, но послушно умолкли. Решетовская улыбнулась – уж больно знакомо птичка приказы отдает, почти по-ратному. Попугай перепорхнул на подоконник, оглядел Огню с ног до головы сначала одним глазом, потом другим и припечатал сурово:

– С-с-ыр-р-р-р. Ба-а-ан-а-нан. Ор-р-ехи.

Яся почесала птичку под брюхом, тотчас напряглась, кинулась к двери, лязгнула замком:

– Девочки, мигом! Освободилась!

Коммуналка рухнула на Огняну грохотом, скрежетом, непонятными запахами и каким-то безумным кавардаком. Полутемный коридор радовал глаз невыносимо. Стены темнели дырами, хрустели лыжами, шуршали странными душегреями, которых Огняна не видала даже на картинках, а ещё были густо обмотаны толстыми проводами. С потолка струилось постельное – сохло. Торчащие там и тут белые коробки щетинились распахнутыми круглыми дверками – зацепишься, упадешь, шею свернешь. Между досок пола щели были небольшими – так, в пару пальцев. И везде двери. И все разные.

Ясна махнула рукой, намереваясь ещё что-то сказать, как тут под ноги девчонкам бросился ярко-белый кот, выгнулся, злобно зашипел. Огняна через него перепрыгнула – легко, красиво. Да только споткнулась, на подкосившейся ноге повалилась в сторону. Грохот, звон, стон – и некогда самая ловкая душегубка Елисея Ивановича лежит в грязном углу, плечом в громадное ведро со щеткой упирается, глазами потолок прожигает.

Зоряна прищурилась, отвернулась. Ясна взглянула на душегубку чуть ли не с ужасом, снова за косы схватилась. Спросила тоскливо, словно о покойнике говорила:

– Ловкость, да? Волшба была твоя утробная?

– Пустое, – натянуто улыбнулась Решетовская, вставая. – Не так и велика потеря.

Она тяжело, горячо дышала, тонкие губы едва заметно подрагивали от обиды. Душегубка показала на виднеющийся в вырезе футболки шрам и горделиво добавила:

– Знать по всему, и хуже бывало.

– Ага. А я вчера покрывало жевала, – мрачно отбила подпирающая стену Зоряна.

Решетовская в ответ только глаза сощурила – справится, сильная. Будет полагать, что ранена – да мало ли она сотворила раненая! И убивала, и спасала, и в дружину в бой вела. Побеждает не тот, кто гибкий или быстрый, побеждает умный. Она будет упражняться, вернёт силу исхудавшему телу, и это заменит ей ловкость. Под рёбрами да в руках-ногах холодно? Потерпит – в снегу ночевала, но полах каменных да соломе жиденькой. А ещё найдёт отсюда выход. Сотни дорог, что для других непроходимы, для душегуба – лёгкая горная тропка.