– Буурала-отца или сына? – вскинул светлые острые глаза Елисей, поцеловав широкую черную косу Младлены.

– А это уж тебе выяснять, я не умею, – отмахнулась Младлена и поглядела на задымленный, лениво горящий хором. – О, а ночуем-то мы сегодня под крышей!

В светлицу потушенного хорома Елисей Иванович пришёл уже затемно. Младлена Дамировна как раз читала заговоры над полуразрушенной окосевшей печкой, надеясь починить. Елисей бросил на лавку колчан и лук в расписном налучье, сел у открытого окна.

Во дворе слышались песни и смех душегубов, пахло жареным мясом. В их мире вновь горел огонь, и не было более нужды есть сырую зайчатину и вяленую оленину, и засушенные на ветру лепешки из желудевой муки. И скорая зима не заставит их жаться друг к другу в жалких попытках сберечь тепло. Дружинники сидели у костров и всё глядели на пламя, будто на божество – за пять месяцев, что минули с победы, они так и не привыкли к нему. Всё боялись – снится. Опасались – растает, будто морок болотный. Руки тянули и смеялись. И песни складывали – о возвращённом огне и о навек потерянных друзьях.

– Заберёшь моих пленников в столицу? Переговорщики за них Зореславиного брата выменять обещались, – попросил Елисей, оторвав взгляд от окна, за которым душегубы затеяли кулачный бой.

– Чай, не тяжко, – повела плечом поленица, с досадой откладывая печную заслонку. Печь была волшебной, такие редкий мастер класть умел, и починить – тоже не всякий. – Не ладится печурка… А я пирогов хочу – страсть. Что полоняники говорят-то, кстати?

– Не тот отряд, – досадливо дёрнул подбородком Елисей. – Эти Буурала-деверя. Вечно у них все на одно имя да один лик.

Младлена покачала головой из стороны в сторону, медленно и вдумчиво. С досадой бросила в печку прутик берёзы, которым волшебничала.

– Всю войну пирогов хотела, – пожаловалась она. – А с победы так ни разу и не сподобилась сготовить, некогда.

Младлена прошлась по светлице, задевая темноволосой головой свисающие со сволока пучки можжевельника, старые и осыпающиеся. Потянула с полки щербатую глиняную кружку, налила стоялого мёду и подставила товарищу. Сама села напротив него на лавку. Молвила тихим голосом:

– Сокол мой ясный, тварей этих на нашей земле не так много осталось, когда и остались вовсе. Как все закончатся, где искать станешь?

– Там, где их много, – криво ухмыльнулся Глинский, принимая кружку. – К ифритам подамся.

Младлена вскинула соболиные брови, снова головой покачала.

– Ифриты – звери осторожные, а теперь втрое будут. Голову сложишь.

Младлена Дамировна поглядела на злого, упрямого Глинского и горько скривила губы. Плевать мальчишке на свою буйну голову. А жаль – добрый ратник Елисей Иванович, с малолетства в дружине, с юношества – воевода. Княжичи Глинские, славные душегубы, сына в кольчугу повили, с конца стрелы вскормили, под мечами взлелеяли. Всяк его знает, всяк почитает. В восемнадцать, когда иных душегубов в мир ненашей только выпускать начинали, он уже и среди них, и среди склавинов своё отвоевал и ушёл наставником в душегубский стан. Да себе на голову юнку там присмотрел, как куница ловкую и злую. Выучил на славу, выпестовал, на войну с собой взял – а не уберёг. Младлена вздохнула и отвернулась от товарища. На дрова в печи подула – те и зажглись.

– С чем пироги печь будем, деточки? – спросила простуженным голосом печка.

– Вышло! – возликовала поленица. – С грибами, милая, с грибами! Я по воду! Елисей Иванович, пригляди-ка за печью, пока…

В горницу не вошла – лебедью белой вплыла дивной красоты девица в алом сарафане. Вскинула на Младлену яхонтовые глаза, улыбнулась медово, засмеялась тихо да переливчато. Рукавом махнула – позади неё открылись двери, без слов приглашая душегубку проследовать вон.