1996 год

Летом родители везут меня и себя на море. Я строю песчаный замок у кромки воды и пачкаю панамку грязными руками, когда ветер норовит сорвать ее с головы.

– Ника, аккуратнее, – кричит с лежака мама, когда я по щиколотку захожу в море, чтобы наловить ракушек, – далеко не заходи – волной унесет!

Замок получается очень красивым, и мама фотографирует меня рядом с ним на «Полароид». Подбегаю к маме и заглядываю ей через плечо, чтобы лучше рассмотреть, как на маленьком глянцевом квадратике сквозь белесую пелену проявляется цветное изображение…

Морем больше не пахнет. Вместо мамы фотографию держит в своих мозолистых пальцах бабушка. У меня их две: городская и деревенская. Городского дедушки больше нет, он теперь на небе – так мне мама сказала, но сейчас я уже знаю, что он умер. Деревенская бабушка живет на даче и всегда говорит, что «хорош город домами, да плох головами», поэтому в Москву ехать не хочет. Она сдвигает очки на нос и вглядывается в маленькие полароидные квадратики, а потом рассказывает, как они с дедом ездили «на юг». Деревенского дедушку я никогда не видела и плохо представляю, каким он был, но, наверное, хорошим, потому что бабушка вспоминает о нем с улыбкой. Глаза ее при этом становятся влажными, но она быстро вытирает их полотенцем и сразу же начинает суетиться, потому что ей то в огород надо, то к плите. Деревенская бабушка зовет меня Верочкой и утверждает, что я обязательно стану учительницей или врачом – такая я смышленая и одаренная. Мне пока не хочется ни того, ни другого, но, чтобы сделать бабушке приятное, я с ней соглашаюсь.

В Москву возвращаемся под конец августа, когда начинают постепенно разъезжаться мои дачные друзья. В багажнике мы везем банки с вареньем, корзинку овощей и домашние яйца, которые дала соседка тетя Лида. На магнитоле играет «Жиган-лимон»5, я смотрю, как за окошком мелькают знакомые места, которые мы каждый год проезжаем по пути на дачу и обратно, и вспоминаю море.

Волчок убрал руки и отошел, давая Нике возможность прийти в себя.

– Я и забыла, как хорошо на море, – тихо произнесла она.

– Почему не поедешь? – полюбопытствовал заступник.

– Сама не знаю. Как-то не до того было. Да и не с кем – у Ирки семья, остальные подруги тоже по парам или заняты. Не одной же мне ехать? Деньги нужны, опять же, а я недавно и так на новую мебель в спальню потратилась.

– А как же свежие впечатления, эмоции? – у Волчка даже шерсть на голове вздыбилась. – Разве это не важнее, чем какие-то деревяшки?

– Слушай, ты рассуждаешь, как беспечный подросток, – возмутилась Ника, поднимаясь с кресла. – Взрослая жизнь – это, в первую очередь, ответственность. Разберусь с делами, тогда и подумаю про отпуск. Только с толку меня сбиваешь.

Заключив, что сосредоточиться на проекте уже не получится, она раздраженно вдавила кнопку, выключая компьютер, и, подхватив свой рюкзак, направилась к выходу.

– Интересно, твоя подруга Диана тоже так думала? – бросил ей в спину заступник.

– Пошел ты, – выплюнула Вероника и, схватив куртку, вылетела из офиса, не слишком заботясь о том, следует ли за ней вымышленный друг.

Той ночью ей снилось, как ее песчаный замок играюче смывает волна, оставляя на его месте россыпь разноцветных гладких стеклышек, переливающихся в солнечных лучах всеми цветами радуги.

Ника придирчиво осматривала свое отражение в зеркале, размышляя над тем, не стоит ли ей подстричься покороче и покраситься поярче. Когда-то ей нравились необычные прически, классе в шестом она даже уговорила маму покрасить ее хной в рыжий – природный цвет казался слишком блеклым и скучным. Позже, поддавшись моде на молодежные субкультуры, она много экспериментировала с образами, но, осев в офисе и все реже выбираясь на тусовки, остановилась на нейтральном темно-каштановом оттенке и отрастила длину ниже плеч, чтобы собирать волосы в хвост во время работы.