Когда зацветут яблони Кэти Астэр

– Сам Ты, Творец и Создатель человека, един бессмертен, а мы – все земные, из земли созданы и в ту же землю возвратимся, как повелел Ты, Создатель: ты – земля и в землю возвратишься, – протяжные слова молитвы гулким эхом отражались от купола невзрачной церкви, затерявшейся на окраине одного из спальных районов Москвы.

– Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя, – вторил им высокий голос певчей, расположившейся прямо за спиной у Вероники.

Она задержала взгляд на зажатой в пальцах наполовину оплавившейся свечке, воск медленно стекал на картонную манжетку, скапливаясь в углублении. Огонек изредка вздрагивал, подчиняясь дуновению случайного сквозняка из-за неплотно прикрытой входной двери. Вероника давно потеряла счет времени и просто стояла на своем месте, как и остальные скорбящие, и никак не могла сосредоточиться на чем-то одном. Она честно пыталась уловить смысл произносимых священником речей, но раз за разом терпела неудачу и в конце концов сдалась, переключившись на рассеянное созерцание печальных лиц. Долго рассматривать собравшихся было неловко, и она вернулась к собственным воспоминаниям о покойной.

С Дианой они, будучи студентками, работали в кафетерии в одну смену. Приветливая и улыбчивая шатенка сразу расположила к себе Нику, и они неплохо приятельствовали, пока их пути не разошлись. После они изредка обменивались парой сообщений и дежурными поздравлениями в праздники, но подругами так и не стали. О том, что Диана умерла, Ника узнала из соцсетей и по-настоящему расстроилась. Бывшая коллега виделась ей ярким примером жизнелюбия, и казалось чертовски несправедливым, что ее земной путь оборвался так рано – той не было и тридцати. На страничке Дианы вскоре появилась информация о похоронах, и Ника отчего-то сразу решила, что пойдет.

Тем вечером, сидя на кухне с бокалом красного вина, она, вздохнув, открыла их с Дианой последнюю переписку. Тогда они планировали выбраться вместе на прогулку в парке, поболтать и сделать красивые фотографии – Вероника увлекалась съемкой с детства, с тех самых пор, как к ней в руки попала простая пленочная «мыльница». Ей особенно удавались черно-белые портреты, однако всерьез свое хобби она никогда не воспринимала: подумаешь, «большое дело – на кнопку нажать», как говаривал ее отец.

«Приезжай ко мне в мае, – предложила она приятельнице. – Когда зацветут яблони, в саду у воды будет чудесно».

Прошло без малого девять месяцев, но они так и не встретились: как это часто бывает, у обеих нашлись более важные дела, а времени на прогулку – нет.

Вероника не была знакома ни с семьей Дианы, ни с ее близкими друзьями, но посчитала правильным отдать дань памяти хорошему человеку, и теперь то и дело поглядывала из-за поникших спин родственников на Дианино бледное лицо, все еще красивое, но до странного безмятежное, лишенное привычных для веселой девушки красок и эмоций. Хрупкое тело в гробу было больше чем наполовину укрыто россыпью живых цветов, и она невольно подумала, случалось ли Диане при жизни получать такое количество букетов. Ника отругала себя за неуместную мысль, неуклюже поправила сползший с волос темно-синий платок и снова постаралась сфокусироваться на происходящем. Сделать это становилось все труднее: в пуховике было невероятно жарко, а от спертого воздуха, пропитанного ладаном и дымом, начинало щипать глаза. Ее свечка превратилась в крохотный огарок и потухла. Набитая бестолковым барахлом сумка больно оттягивала плечо, и Ника попыталась незаметно размять ноющую спину. Погруженная в собственные раздумья, она не заметила, как батюшка завершил отпевание, родственники из первых рядов медленно потянулись к гробу, чтобы проститься с покойной.

Вероника неуверенно держалась в стороне, пропуская вперед членов семьи и друзей и наблюдая, как те по очереди склоняются над телом, чтобы оставить последний поцелуй на холодном лбу. Прождав не меньше десяти минут, пока толпа рассеется, она нерешительно шагнула ближе и всмотрелась в знакомое лицо. Целовать Диану она не отважилась – от одной мысли об этом стало не по себе – и просто коснулась пальцами белой лакированной стенки гроба, тем самым обозначая свое присутствие и участие. Она постояла еще немного, силясь подобрать правильные слова для прощания, но в голове, как назло, царил хаос, и она отступила назад, подстегнутая нетерпеливыми взглядами сотрудников ритуальной службы. Когда оставшиеся формальности были улажены, хмурые мужчины, одетые в черное, закрыли крышку, и траурная процессия двинулась к выходу. Вероника бросила прогоревшую свечку, которую все еще сжимала в ладони, в подставленный служительницей мусорный пакет, машинально поблагодарила женщину и вышла на улицу одной из последних.

На секунду задумавшись о том, стоит ли подойти к кому-то из родственников, Ника все же решила, что банальные слова сочувствия, которые она способна была произнести, вряд ли принесут кому-то облегчение, поэтому, ни с кем не прощаясь, направилась в сторону парковки. Чуть потеплело, и снег под ногами превратился в бурое чавкающее месиво, пахло сыростью и выхлопными газами. Заляпанная грязью красная легковушка стояла заведенной. Пробравшись к машине сквозь снежную жижу, девушка дернула ручку пассажирской двери и, отдуваясь, плюхнулась на сидение.

– Черт бы побрал эту погоду, – пробурчала она, выпутываясь из съехавшего набок платка и закидывая назад сумку.

– Как все прошло? – сидевший за рулем молодой мужчина захлопнул пристроенный на коленях ноутбук и вопросительно посмотрел на свою пассажирку.

– Нормально, Юраш, – вздохнула та и добавила, – наверное. Сомневаюсь, как можно оценить подобное мероприятие.

– Есть хочешь? – Юра отложил компьютер на заднее сидение, снял очки и устало потер переносицу, на которой виднелись небольшие отметины.

– Давай лучше домой, – мотнула головой Ника и потянулась к ремню безопасности.

Минут пятнадцать они пробирались по пробкам под аккомпанемент мелодичных рок-баллад, пока не свернули на дорогу, ведущую в их район. Ника первой нарушила молчание.

– Это так странно. Ты знаешь, мы же с Дианой встретиться собирались, в парк сходить.

– Когда? – Юра бросил на нее короткий взгляд.

– В мае. Прошлом, – Вероника отрешенно следила за тем, как «дворники» рисуют на лобовом стекле серые полосы и тут же смазывают их, оставляя неопрятные разводы. – Она хотела фотосессию с цветущими яблонями. Получается, она их никогда больше и не увидит, яблони эти?

– Получается, не увидит, – согласился Юра, хотя вопрос был, скорее, риторическим.

– Ты когда-нибудь думал о том, что для любого из нас все может вот так закончиться? Вдруг. И не будет больше ни снега, ни весны, ни родных… Мы же все время ждем чего-то, на будущее планируем. А оно может и не случиться. Сегодня, например, думаешь: надо бы в театр сходить, давно же хотелось. Но снова не идешь – то денег жалко, то наряда нет подходящего, то постановки неинтересные какие-то. А завтра – бац! И вместо кресла в партере – деревянный ящик. Обидно.

– Ну, это вряд ли, – хмыкнул Юра. – Это живым обидно, а мертвым уже все равно – и на театр, и на снег, и на яблони. Я поэтому и не люблю волынку тянуть. Уж если что-то задумал – так лучше поскорее сделать, пока кураж не пропал. Кто его знает, что там потом.

– Скажи еще, что надо жить одним днем без планов на будущее.

– Да нет, с планами. Но не забывать, что в них в любой момент могут вмешаться обстоятельства. Вот, например, сейчас в Африке вспышка лихорадки1 началась, слышала? Глядишь, и до нас дойдет, тогда все планы коту под хвост.

– Юраш, ты ничего не путаешь? Сейчас две тысячи четырнадцатый год, а не четырнадцатый век, – фыркнула Ника. – Эпидемии остались в фильмах про зомби.

– Хорошо бы, если так, – Юра прибавил скорость, чтобы обогнать еле плетущуюся впереди малолитражку.

Вероника не сомневалась в водительских навыках друга, но все равно по привычке вдавила пятку в пол, как если бы там находилась ее личная запасная педаль тормоза.

– И что, у тебя всегда получается сразу осуществить задуманное? – она вернулась к теме, когда их машина встала в правую полосу и замедлила ход.

– Нет, не всегда.

– Почему?

– Потому что иногда это касается не только меня, – расплывчато пояснил Юра. – А за других я решать не могу.

Они завернули во двор панельной девятиэтажки и остановились напротив подъезда, часы на приборной панели показывали начало четвертого, но из-за пасмурного неба было почти темно. Вдоль тротуара громоздились рыхлые сугробы, подсвеченные тусклыми уличными фонарями.

– Поднимешься? У меня суп со вчера остался, – дежурно предложила Вероника.

– В другой раз, – отказался друг. – Работы выше крыше, сроки горят. И так прогулял сегодня.

– Извини, – Ника сделала попытку улыбнуться. – Спасибо, что свозил.

Она привычно клюнула Юрашу в покрытую светлой щетиной щеку и, прихватив сумку, выбралась из машины.

– Пожалуйста, – махнул на прощание тот. – Не загоняйся, Ник. А то знаю я тебя.

Невесело усмехнувшись, Вероника отсалютовала в ответ и зашагала к дому. В подъезде было холодно – кто-то, как обычно, забыл закрыть окно на лестничной клетке. Зажав в руке связку ключей и на ходу расстегивая пуховик, она пешком поднялась на третий этаж и, в два счета отперев замки, нырнула в уютное тепло квартиры. Ника щелкнула выключателем, и тесная прихожая озарилась приятным желтоватым светом. Глубоко вдохнув родной успокаивающий запах, она стащила куртку и ботинки, закинула на полку пропахший церковными благовониями платок и побрела в комнату, с облегчением стягивая через голову оказавшийся слишком колючим свитер.