Молчу. Это ответ само по себе.

– Лили, иди поешь.

– Я съела йогурт и тост утром, – бормочу в ответ.

– Это хорошо, но тебе нужно больше еды во время стресса, – настаивает она.

Закатываю глаза, но в глубине души понимаю, что она права.

– Спасибо, – говорю я тихо, возвращаясь к разговору. – Ты правда мне помогаешь.

– Конечно, глупышка, – отвечает Софи мягко. – Я всегда рядом.

Мы прощаемся, и я возвращаюсь в комнату ожидания.

Не зная, чем заняться, достаю телефон. Захожу в почту магазина – бабушкин книжный бизнес всё ещё должен работать, даже если её сейчас нет рядом. Вижу пару заказов на книги, сообщения от поставщиков. Всё это кажется таким далеким и неважным, но я заставляю себя обработать заказы. Что ещё мне остаётся делать?

Захожу в соцсети магазина, отвечаю на пару сообщений, обновляю пост с рекомендацией книг. Открываю страницу магазина, вижу, что люди пишут слова поддержки. Это странное ощущение – видеть, как посторонние люди, многие из которых никогда не встречались с бабушкой, беспокоятся о ней.

Часы тикают. Медленно. Бесконечно.

Ловлю себя на том, что не могу усидеть на месте и начинаю ходить по коридору, заглядывая в окна, выискивая хоть какую-то новость.

Но её всё нет.

Четыре часа. Четыре бесконечных, мучительных часа, а бабушку до сих пор не вернули. Сижу в той же комнате ожидания, но больше не могу спокойно сложить руки. Я обгрызла все ногти, мои ноги подрагивают, а в груди разливается тяжесть, которая кажется невыносимой.

Я не знаю, что с ней. Никто мне ничего не говорит. Я обошла весь пост медсестёр, заглянула в ординаторскую, пыталась хоть у кого-то вытянуть ответ, но все только повторяли одно и то же: «Операция ещё идёт. Нам нечего вам сказать. Подождите».

Подождите. Это слово уже звучит как насмешка. Как я могу ждать, когда у меня внутри всё сжимается от страха?

Стою возле стойки регистрации, сжав кулаки так, что ногти врезаются в кожу. Я уже за гранью терпения. В какой-то момент мне кажется, что если не узнаю что-то в ближайшую минуту, я просто потеряю сознание.

Но прежде чем я успеваю что-то сказать, коридором раздаётся звук катящихся колёс. Меня прошибает холод, и я замираю.

– Мисс Холлоуэй? – голос медсестры.

Вскидываю голову и вижу, как каталка въезжает в коридор. На ней – бабушка. Лицо бледное, с осунувшимися чертами, волосы чуть влажные от пота. Вены на руках прикрыты белым пластырем, к пальцу прикреплён пульсоксиметр, грудь равномерно поднимается под одеялом. В углу каталки висит прозрачный пакет с физиологическим раствором, капельница соединена с веной на её руке.

– Бабушка… – мой голос срывается.

Каталку вкатывают в палату. За ней следует доктор Сандерс, его лицо выглядит измождённым, но сосредоточенным. Я почти бегом влетаю в палату, хватаясь за поручень кровати.

– Она в порядке? Почему так долго? – мой голос дрожит, но мне всё равно.

Доктор Сандерс делает успокаивающий жест рукой.

– Операция длилась дольше, чем ожидалось. Мы столкнулись с некоторыми осложнениями, – он говорит ровно, но я вижу в его глазах, что он тоже устал. – У вашей бабушки был обширный инфаркт миокарда, что привело к значительному повреждению тканей сердца. Кроме того, на створках аортального клапана были выраженные кальцинозные отложения, из-за чего процесс замены усложнился. Мы провели транскатетерную имплантацию аортального клапана и дополнительно выполнили стентирование коронарной артерии, так как обнаружили критический стеноз.

Слова звучат сухо, почти отчуждённо, но их смысл ударяет по мне, как молния.

– Это… это значит, что теперь всё хорошо? – выдавливаю я.