– Я здесь, Элли, – говорит он, и в его голосе слышится столько любви и боли, что мне хочется отвернуться, чтобы не быть свидетелем этого момента.

Бабушка закрывает глаза, её губы едва заметно дрожат.

– Ты… пришёл…

– Конечно, – шепчет он. – Я бы пришёл раньше, если бы знал…

Я понимаю, что не должна здесь находиться. Это их момент. Их история, которая прерывалась десятилетиями, но сейчас продолжает жить.

Медленно встаю и, слабо улыбнувшись, шепчу:

– Оставлю вас наедине.

Генри лишь кивает, не отрывая взгляда от бабушки, а я тихо выскальзываю за дверь.

Стою у двери палаты, прижавшись спиной к холодной стене, и стараюсь дышать как можно тише. Дверь приоткрыта, и я различаю их голоса – тихие, но отчётливые.

– Ты совсем не изменилась, Элли, – голос Генри мягкий, наполненный тем же трепетом, с которым он произнёс её имя в первый раз. – Только стала ещё красивее. Даже здесь, в больничной палате, даже после всего… ты всё равно она. Моя Элеонор.

– Генри… – её голос хрипловат, слабый, но в нём столько тепла. – Ты не представляешь, как много для меня значит, что ты пришёл. Я думала, ты давно обо мне забыл.

– Забыл? – он тихо смеётся, и в этом смехе – горечь и светлая нежность. – Элли, я так и не смог полюбить другую. Ни одну. Ты же знаешь, какой я был упрямый. Сколько прошло… сорок лет? И всё равно каждый день начинался с тебя. И заканчивался тобой.

Прикрываю рот рукой. Сердце бешено стучит. Я думала, что они просто друзья. Но не такие. Не настолько близкие.

– Ты был тем самым парнем, – выдыхает бабушка, – в кожаной куртке, с нахальной улыбкой и свободой в глазах. А я… я была правильной девочкой. Ужасно правильной. Слишком.

– Ты всегда была настоящей, Элли, – вздыхает Генри. – А я был безрассудным. Влюблённым до безумия и слишком резким. Твои родители меня ненавидели.

– Они не просто ненавидели. Они запретили мне с тобой встречаться. Говорили, что ты сломаешь мне жизнь, что ты – опасность. А я… я испугалась. Больше всего я боялась разочаровать их.

– И ты вышла замуж за Фрэнка, – говорит Генри, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

– Да, – шепчет бабушка. – Потому что он был тем самым «подходящим» – по мнению моих родителей, общества, всех вокруг. Потому что так было правильно. Потому что я решила, что любовь – это роскошь. А семья – это долг. Я пыталась любить его… честно. Но это была не та любовь. Не живая. А ты… ты был моей болью. Моей мечтой.

– Я тогда с ума сходил, – признаётся Генри. – Ты исчезла. Без письма, без объяснений. Просто оборвала всё. А я… я ждал. Год. Два. Пять. Потом просто… научился жить с тишиной. И с фотографией тебя, спрятанной в старом бумажнике.

– Я читала твои письма. Все до одного. Хранила в коробке под кроватью. Я… я плакала над ними. Но не могла ответить. Мне казалось, если я открою эту дверь – рухнет весь мир, который я так долго строила. Брак, дом, общественное одобрение…

Я чувствую, как дыхание сбивается. Слёзы подступают к глазам. Моя бабушка… моя сильная, спокойная бабушка…

– Мне жаль, Генри. – Голос Элеонор дрожит. – Мне жаль, что я не выбрала тебя.

– Элли, – Генри тяжело выдыхает. – Ты всё равно осталась в моём сердце. Навсегда. Я любил тебя – и люблю. Мне не нужно ничего объяснять. Я здесь. И я буду рядом.

– А теперь, – бабушка старается выпрямиться, но снова падает на подушки, голос её едва слышен. – Я чувствую, что ухожу. Не сразу. Но мне недолго осталось. И я прошу тебя, как единственного человека, которому могу доверить… позаботься о Лили. Она – всё, что у меня осталось.

Моя грудь сжимается. Я не могу поверить, что слышу это. Внутри всё обрушивается.