– Как долго продлится операция? – мой голос звучит слабее, чем я ожидала.

– В среднем от трёх до пяти часов, в зависимости от сложности доступа и наличия дополнительных повреждений сосудов. Мы будем использовать мини-инвазивный метод через правое предсердие, но также потребуется дополнительное вмешательство на коронарных сосудах, чтобы восстановить нормальный кровоток.

– Ей будет больно после операции? – спрашиваю я, боясь услышать ответ.

– Мы назначим адекватную анальгезию, чтобы минимизировать дискомфорт. В первые дни будет некоторая слабость, возможны одышка и лёгкая боль в грудной клетке, но это ожидаемо. Главное – соблюдать рекомендации после операции.

Киваю, чувствуя, как горло сжимается, а ладони становятся липкими от напряжения. Во рту пересохло, и я даже не уверена, смогу ли заговорить, если попрошу уточнить детали. Вместо слов я только сильнее сжимаю пальцы, будто это единственное, за что могу сейчас держаться. Всё звучит слишком механически, слишком чётко, как будто это просто ещё один случай из их медицинской практики. Но для меня это весь мой мир, сконцентрированный в одном больничном ложе.

– Нам нужно её перевезти, – говорит медбрат, подкатывая каталку. – Давайте аккуратно.

– Бабушка, – я наклоняюсь ближе, беря её за руку. Она слабая, но улыбается мне.

– Всё будет хорошо, Лили, – шепчет она, слабо сжимая мою ладонь. Её пальцы тёплые, но едва ощутимые. В её голосе слышится усталость, но и какая-то спокойная уверенность, словно она утешает не меня, а саму себя. – Я сильная. А ты будь сильнее.

Я киваю, но ничего не могу сказать. Только смотрю, как они осторожно перекладывают её на каталку и вывозят из палаты.

В комнате остаётся только гул приборов, размеренный и почти оглушающий в пустоте. Экран монитора сердечного ритма мерцает зелёным, издавая периодический писк. Этот звук заполняет тишину, но мне он кажется ещё более давящим, чем полное молчание.

Остаюсь сидеть в кресле, обхватив себя руками, и жду.

Время тянется бесконечно.

Пять часов. Долгих, мучительно растянутых, как вязкий мёд, часов. Я не знаю, куда себя деть. Время будто застыло, каждая минута кажется бесконечной, а мысли в голове бегают кругами.

Сначала я просто сижу в той же комнате ожидания, вцепившись в пластиковый стаканчик с остывшим кофе. Пью его медленно, бездумно, почти не чувствуя вкуса. Пальцы дрожат. Может, стоило бы пойти в кафе, но каждый раз, когда я думаю об этом, что-то внутри меня сжимается. Как я могу есть, когда бабушка лежит на операционном столе?

Но сидеть на одном месте невыносимо. Поднимаюсь, прохожу по коридору, рассматриваю линолеумный пол, белые стены с картинами, которые должны, наверное, успокаивать пациентов и их родственников. Меня они не успокаивают. Мне кажется, что больница давит на меня своими стерильными стенами, приглушёнными голосами медсестёр и редкими звуками шагов по коридору.

Наконец решаюсь позвонить Софи.

– Лили? – её голос мгновенно встревоженный. – Что случилось? Как бабушка?

Открываю рот, чтобы сказать, что всё в порядке, что я держусь, но вместо этого губы предательски дрожат. И вдруг, прежде чем осознаю, что происходит, начинаю рыдать.

– Она… она на операции… – слова срываются с губ, прерывистые и слабые. – Я так боюсь, Софи. Что, если… что, если она не…

– Нет, не думай так, – перебивает она меня быстро, её голос мягкий, но твёрдый. – Лили, ты слышишь меня? Ты не одна. Я знаю, что это страшно, но твоя бабушка сильная. Она справится.

Всхлипываю, вытирая лицо рукавом.

– Я просто… не знаю, что делать с собой.

– Ты ела хоть что-то?