Киваю, прикрывая рот рукой, чтобы не разрыдаться вслух. Доктор что-то говорит Ханне, она снова проверяет показатели на мониторе. Я сижу в кресле у кровати и просто держу бабушку за руку, надеясь, что она меня чувствует.

– Я с тобой, ба, – шепчу я, сжимая её руку чуть крепче.

Её кожа по-прежнему прохладная, но я чувствую слабое тепло. Слёзы наконец находят дорогу наружу, скатываясь по щекам и исчезая в складках простыни.

В комнате тихо, лишь мерный писк мониторов напоминает о том, что сердце пациента ещё бьётся. Воздух пропитан запахом антисептиков, а за окном виднеются улицы города, залитые дневным солнцем, тёплым и слепящим, растягивая длинные тени по тротуарам. В воздухе дрожит марево жары, а редкие машины медленно ползут по дороге, словно всё в этом дне замедлилось.

Медсестра и доктор Сандерс проверяют показатели. Ханна обновляет капельницу.

– Если что я всегда готов ответить на любые ваши вопросы. А сейчас вашей бабушке нужен покой. – Доктор встаёт, бросает быстрый взгляд на мониторы и негромко говорит Ханне:

– Следите за её давлением и уровнем кислорода. Если что-то изменится, немедленно сообщите мне.

С этими словами он разворачивается и выходит, а Ханна ещё задерживается, проверяя данные на мониторе, прежде чем тоже покинуть палату.

Я сижу, ощущая, как тишина давит на меня со всех сторон, заставляя осознать хрупкость момента. В голове крутится одно и то же: что если бы я заметила симптомы раньше? Что если бы я настояла на том, чтобы она отдохнула в тени? Что если…

Закрываю глаза, крепче сжимаю бабушкину руку, чувствуя, как её кожа кажется тонкой, почти невесомой, будто она может ускользнуть в любой момент. Кажется, что если я просто удержу её, если не отпущу, всё будет в порядке. Но реальность не подчиняется моим желаниям.

Я не знаю, что мне делать дальше.

Где-то в глубине сознания понимаю, что пора идти домой, но мысль о том, чтобы оставить её здесь одну среди этих стерильных стен, не даёт мне встать. Я уже потеряла родителей, и теперь страх, что могу потерять последнего родного человека, буквально парализует.

Дверь снова приоткрывается, и входит Ханна. На этот раз без планшета, только с бутылкой воды, которую она протягивает мне.

– Ты давно пила воду? – спрашивает она тоном, который больше подходит заботливой старшей сестре, чем медсестре.

Качаю головой и беру бутылку. Горло действительно пересохло. Делаю пару глотков и снова смотрю на бабушку.

– Ты можешь остаться на ночь, если хочешь, – продолжает Ханна, прислонившись к стойке с оборудованием. – У нас есть кресло для посетителей. Это не самое удобное место, но ты будешь рядом.

Я резко поднимаю на неё взгляд.

– Правда? Мне можно?

– Конечно. В таких случаях мы разрешаем, – кивает она.

Быстро киваю. Я остаюсь. Не могу оставить бабушку одну в этот первый, самый страшный вечер. Если она очнётся, я должна быть рядом. Если ей станет хуже – я должна знать об этом первой.

– Спасибо, – говорю я, сжимая бутылку с водой.

Ханна уходит, а я достаю телефон. Время всего около четырёх дня. Вижу десять пропущенных звонков. Глубоко вздыхаю и нажимаю на имя в избранных контактах.

Гудки тянутся слишком долго, и я уже думаю, что она не возьмёт трубку, но вдруг раздаётся знакомый голос:

– Лили? Наконец-то! Ты почему не отвечала?! – Софи звучит одновременно испуганно и раздражённо.

Сжимаю губы, чувствуя, как внутри снова нарастает тяжесть.

– Прости, – выдыхаю я. – Я… в больнице. Бабушке стало плохо.

На том конце линии слышится резкий вдох.

– Что? Лилиан, что случилось?!

– Инфаркт, – говорю я тихо, словно от этого слова всё снова может рухнуть. – Её забрали в «Сент-Джозеф», она сейчас в стабильном состоянии, но…