– До Мемориальной больницы, пожалуйста, – выдыхаю я, садясь ближе к передней двери.

– Третья остановка, – отвечает водитель, не глядя на меня, и я киваю, сжимая телефон в руках.

Автобус трогается, и меня слегка покачивает на ухабах. Дыхание тяжёлое, сердце стучит так, будто пытается вырваться из груди. Я хочу написать кому-то, но кому? Софи уехала, а больше… Никого нет. Я одна.

Когда автобус останавливается у нужного здания, я тут же спрыгиваю вниз, даже не оглядываясь. Больница выглядит угрожающе огромной. Вывески отражаются в стеклянных дверях, а раскалённый тротуар испускает горячие волны, словно дыша жаром. Свет больницы кажется почти стерильным, холодным. Он слепит глаза, но не даёт ощущения безопасности – скорее, напоминает о строгом порядке и неизбежности того, что ждёт внутри. У меня перехватывает дыхание, и на мгновение я чувствую, как холод пробирается под кожу, сковывая движения.

Я глубоко вдыхаю и захожу внутрь. Запах антисептика тут же бьёт в нос, и я невольно мну пальцами футболку. Пол из гладкого кафеля отражает холодный свет ламп. На стойке регистрации сидит женщина в голубом скраббе, уставившись в монитор.

– Пр-простите… – мой голос звучит хрипло, срываясь на первом слове. Женщина поднимает глаза, слегка хмурится, явно замечая моё волнение. Она смотрит на меня оценивающе – то ли с профессиональной сдержанностью, то ли с лёгким сочувствием.

– Меня зовут Лилиан Холлоуэй, мою бабушку, миссис Холлоуэй, привезли сюда на скорой. Пожалуйста, скажите, как она?

Женщина переводит взгляд с экрана на меня, мельком оценивая мои дрожащие руки, нервную позу.

– Какое полное имя пациентки? – спрашивает она спокойным, отстранённым тоном.

– Элеонор Холлоуэй, – я облизываю пересохшие губы.

Она что-то вводит в систему, а я стискиваю кулаки, стараясь удержаться от нервного постукивания ногой. Спустя несколько секунд она поднимает взгляд.

– Миссис Холлоуэй сейчас в кардиологическом отделении на третьем этаже. Её состояние стабилизировали, но врач пока не даёт комментариев.

– Могу я её увидеть? – спрашиваю я.

– Сейчас послеобеденное время, но… – она замечает, как я напряжённо сглатываю. – Думаю, вас могут пустить ненадолго. Пройдите к лифтам, третий этаж, налево по коридору. Палата 346.

– Спасибо! – я тут же бросаюсь в сторону лифта, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Лифт открывается, и я нажимаю кнопку, стиснув кулаки. Металлическая поверхность холодит палец, будто возвращая меня в реальность. Кабина тихо гудит, двери закрываются с коротким механическим щелчком. Я слышу, как мотор начинает работать, и чувствую лёгкое покачивание, когда лифт трогается вверх. В голове роится миллион мыслей, но одна перекрывает всё: «Бабушка жива».

Когда двери разъезжаются, я влетаю в коридор, считая комнаты, пока не нахожу нужную. В глубине палаты, окружённая приборами, лежит бабушка. Она выглядит такой маленькой и хрупкой среди всей этой аппаратуры. Я подхожу к кровати, хватаю её за руку.

– Ба, я здесь… – шепчу я, и слёзы тут же подступают к глазам.

Её веки чуть дрожат, губы едва заметно шевелятся, но глаза остаются закрытыми. Дыхание медленное, слабое, но ровное. Я стискиваю её ладонь в своей, ощущая хрупкость её пальцев.

– Ты справишься, Элеонор… Я с тобой.

Сажусь у кровати бабушки, сжимая её руку в своей. Её кожа кажется слишком холодной, как фарфоровая чашка, а пальцы – хрупкими. Машины вокруг неё тихо гудят, мерцают зелёные и синие индикаторы. Прислушиваюсь к ровному писку кардиомонитора, который отслеживает каждый удар её сердца, и этот звук кажется мне единственным, что ещё связывает её с этим миром.