Как видим, в царском манифесте перемены к лучшему связывались с «утверждением силы законов», которое должно осуществляться исключительно сверху и постепенно, путем усовершенствования существующих институтов. Революционным идеям декабристов о «Конституции и Представительстве Народном»55 противопоставлялось устоявшееся с конца XVII века понимание конституции в логике латинского constitution – как «устройства, положения»56. Писанная людьми конституция противопоставлялась естественным образом сложившемуся порядку управления. Для Сперанского, как и для декабристов, конституция – это созданный текст. Различие в том, что декабристы ставили закон выше царя, а Сперанский, вызванный Николаем I из ссылки, вполне резонно писал о «живой конституции», согласно которой монарх стоит выше собственных законов. При этом государь связан обязательствами перед Богом хранить государство и укреплять его законы.

В соответствии с этими идеями коронационный манифест Николая I провозглашал намерение утвердить «силу законов» – то есть системных принципов правления (в противовес спорадическим указам, приказам). Тем самым власть реагировала на идеологическую установку декабристов, выступавших как «защитники прав государя и прав народа протестовать против неправых приказов»57. Российская правовая традиция и практика, таким образом, должны были опереться на проверенные веками правила внутреннего управления. Основанные на давней традиции законы должны были дать отпор известным в России западным конституционным идеям58, которые исходили из революционного опыта и подразумевали договор об ограничении власти императора59.

Но кто мог авторитетно высказываться о том, что именно представляла собой отечественная правовая традиция? Выражение Сперанского «образ законодательства» подталкивает нас к интересной перспективе. Понятие «образ» позволяет взглянуть на законодательство и судопроизводство в двух аспектах – как на воображаемую и видимую реальность. Внимание к видимости, зримости явлений жизни, с одной стороны, и разного рода умозрительные построения политических и социальных теорий, с другой стороны, – отличительная особенность нового времени, или модерности. Она распространялась на все сферы жизни, включая право и судопроизводство. Юристы и мыслители XVIII века стали все больше писать о том, как выглядит правосудие на улицах города60, как можно сделать чертеж государственной машины и воплотить его в жизнь61, как нужно представлять, то есть видеть, историю права и государства62. С петровского правления все эти вопросы о видимом и желаемом стали очень важны для России. Петр I задал направление визуальному реформированию действительности, ставшее своеобразной доминантой для целого столетия63.

Возможно, Сперанский был прав в том, что военные победы кружили головы и создавали непомерные притязания у героев на собственное видение российского государства. Об этом свидетельствуют, например, записи в дневнике 1803 года первого директора Царскосельского лицея В. Ф. Малиновского. Он прямо указывал, что пролитая в боях кровь и громкие победы русских военных являлись основанием для притязаний на участие в законодательной деятельности:

Малиновский писал, что «законоположение без участия законополагаемых, без совета их и представления, бедственнее настоящего недостатка в законах»