. Должностная инструкция предписывала жандармам быть «блюстителями общественной нравственности; от имени государства и для блага государства обеспечивать тишину, порядок, подчинение старшим и благочиние»78.

Конституция «по совести»?

Видимые атрибуты усиления законности николаевской монархии – вездесущие жандармы и увесистые книги Свода – были подкреплены содержательно. В первом томе Свода были опубликованы Основные законы Российской империи. Они разрабатывались как противопоставление западной конституционной модели, ограничивавшей монарха. Ее неприменимость для России, на чем настаивал в своей записке Сперанский, компенсировалась у него идеей особой российской конституции-учреждения, основы «гражданского образа правления». Разумеется, ни о каком «публичном контракте» не могло идти и речи79. Тем не менее в Основных законах был прописан моральный принцип, связывавший монарха и подданных и выражавшийся в обращении к совести.

Первая статья Основных законов указывала на главную обязанность подданных – повиноваться не только из страха, но и по совести:

Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной самодержавной власти его не токмо за страх, но и совесть сам Бог повелевает80.

Эта формула опиралась на известное положение из послания к Римлянам апостола Павла: «Тѣ́мже потре́ба повинова́тися не то́кмо за гнѣ́въ, но и за со́вѣсть» (Рим. 13:5). Феофан Прокопович внес это положение в Духовный регламент 1721 года, в котором была прописана роль церкви в петровском государстве и утверждалось: «Монархов власть есть Самодержавная, которым повиноваться Сам Бог за совесть повелевает»81.

Составленный Феофаном текст присяги для чинов Духовной коллегии стал основой для присяги императору, введенной 5 февраля 1722 года. В нем подданные обязывались исполнять свой чин «по совести». Так в петровское время совесть подданных стала предметом государственного интереса уже не с точки зрения защиты православной веры и пресечения отпадения от нее, но в более широком смысле82. Служба «по совести», в согласии со справедливым и естественным устройством власти, а не только из страха наказания за нерадивость, была зафиксирована в законе как принцип служения Отечеству. Феофан написал специальное «Рассуждение о присяге, или клятве», в котором доказывал, что требование присяги от подданных не противоречит христианским догматам, а, напротив, «есть самое высокое Богу почтение»83. Текст присяги вошел в Основные законы 1833 года.

В исследовательской литературе уже отмечалось, что притязания первого российского императора на совесть подданных нужно рассматривать в контексте хорошо известной и самому Петру I, и Ф. Прокоповичу протестантской риторики совести84. Будучи мощным средством сопротивления деспотизму Папы римского, обращение к совести стало одной из ведущих протестантских идей правильно организованной государственной власти. Инструментализация совести как риторическая модель взаимной самоотверженной работы подданных и царя на благо Отечества, воспринятая Петром прагматически, без связи с лютеранством, закрепилась в российском контексте85. Указывая на сакральный характер самодержавной власти, она отсекала саму возможность ответственности монарха перед кем-либо, кроме как перед Богом, по совести. Наиболее емко в XVIII веке это кредо российской монархической власти выразила Екатерина II в записке «О преимуществе Императорского Величества»: император «отчету же в делах на сем свете не подвержен», а дает отчет и «благодарение Единому Творцу Нашему Богу»