– Война не скоро закончится, ты ещё успеешь найти. – Прислоняется плечом.

Поля шляпы закрывают прорези глаз в маске.

– У тебя есть имя? – спрашивает вдруг. – Или ты тоже безымянная, как все вокруг?

Позолоченная маска с птичьим клювом съехала набок, обнажив худые серые щеки.

– А у тебя?

– У меня проще. Я солдат. Повезёт – убьют тут. Не повезёт – выберусь и опять начну жить обычной жизнью.

Он смеётся, толкает меня плечом.

– Не дрейфь! Мы доберёмся! Это ещё не самое плохое место.

Замок плавает уже где-то между облаков. Серые шпили то исчезают, то появляются на поверхности. От каменных часов на башне осталось лишь крошево. Ветер, набежав, перекатывает волны пыли.

Кто-то грязно ругается. Хромая, бегает по плацу и грозит небу тростью.

На нем парадный мундир оберфюрера. Усики, словно траченные молью, торчат клочьями.

Рядом три солдата вскидывают руку в приветствии.

Флаги тихо шлёпают на ветру.

Это опять чей-то сон.

Сон, который случайно бросили мне под ноги, а я так же случайно подобрала.

Оборачиваюсь. Бело-голубым пламенем вспыхивают прожекторы, рассекая черноту сгустившихся сумерек.

– Ложись!

Кто-то рванул меня за руку и опрокинул на землю. Волна пыли набилась в рот.

Отплёвываюсь.

Мечи прожекторов, пошарив по небу, останавливаются, замерев у лунной тропы к замку.

– Не двигайся! – рядом локоть солдата в ковбойской шляпе. – Ты что? Дура! От храбрости ошалела, да?

Помост мерцает зелёными и жёлтыми подсветками.

Вскидываю тяжёлую снайперскую винтовку.

– Не промажь! – ковбойская шляпа щекочет мне щеку.

А стеклянные бисерины повисают в воздухе.

– Расскажешь, как его звали?

Мои руки всё ещё дрожат. Прячу их в карманы, втягиваю голову в плечи.

Птичий клюв позолоченной маски утыкается мне в плечо.

Отворачиваюсь и зажмуриваюсь, потому что миллиарды глаз опять распахнулись по всему телу.

– Его Димкой звали. Он меня прятал от танков.

– А теперь где он?

– Пропал.

Мой голос звучит эхом, наполняет звенящую пустоту запахом, движением и жестом. Чувствую, как вплетаюсь лентой в косы, сжимаюсь, чтобы запомнить, чтобы вынести на коже хотя бы частицу того далёкого уже прошлого.

– Вороны не плачут! – поля ковбойской шляпы касаются щеки. – Запомни, ладно? Ты же из них, да? Из воронов?

А потом под ногами уже слоистый лёд, редкая снеговая плешь.

На ногах «кошки» с шипами, на головах капюшоны.

Где-то впереди голос инструктора:

– Не торопиться, не отставать! Сохранять дистанцию!

Солнце выкатывается прямо под ноги.

Город внизу. Почти на ладони. Острые шпили и коробки-небоскрёбы.

А прямо за перевалом лунная тропа.

Тёмные квадраты. Мы наступаем на собственные тени.

Не обернуться.

Шелест крыльев прямо над головой.

Вороны. Сбились в кучу.

Я прячусь.

Мелькаю среди колонн, ныряю в мозаичные плитки, разбиваю колени и царапаю локти. Падаю на дно мелкими крошками, и вода идёт горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуёй.

– Зачем тебе вороны? – спрашиваю у ковбойской шляпы.

А он прицеливается, и за его спиной распахиваются большие чёрные крылья.

– Меня Сигурд зовут! – говорит, не проворачивая головы. – Я обычный рыбак из деревни.

У нас с Йолей был тайный язык.

Тот, который никто не знал. Мы сами его придумали. Хотя языком его сложно назвать, просто какие-то отдельные слова, знаки, жесты.

Например, слово «хорошо» мы показывали: скрещивали два пальца, как на удачу. «Привет» – это поднятая кверху ладонь. «Нет» – просто закрыть глаза.

Мы даже словарик завели, куда записывали всё придуманное. Йоля говорила, что тайный язык можно создавать годами, поэтому мы особо не торопились, всего десять слов придумали. Для начала надо самим всё запомнить, а потом уже другим показывать.